Журнал “Наш дом - Татарстан”

Одному из самых лучших - пианисту Жоржу Ротту. Так подписал свое фото знаменитый Александр Вертинский

Виртуозный пианист и аранжировщик Георгий Ротт в Шанхае имел собственные оркестры, с которыми покорил зрителей от Китая до Австралии, аккомпанировал Александру Вертинскому, Федору Шаляпину, потом почти сорок лет – лучшим вокалистам Казани.

 

Летом 1949 года в большой семье бывшего машиниста из Зеленодольска Сафиуллы Измайлова обсуждали новость: дочка Зайнаб, Зита, второй раз собралась замуж. То, что за еврея, этим стариков было не удивить: невестки и зятья в семье давно составили интернационал - дочки привели в дом родителей еврея, украинца, русского, армянина, сын Шакир – гречанку. Но Зитин избранник был еще и иностранец, репатриант из Шанхая…
Советы Зите давать было бесполезно и даже опасно: ее нрав был неудержим. Зита вслед за старшей сестрой Асей, знаменитой оперной певицей, выучилась в Татарской оперной студии при Московской консерватории. Из-за заметной хромоты в опере дело не пошло, и Зита оказалась солисткой Татарской филармонии. Женщина она была лихая, несгибаемая, секретарь парторганизации. С 1941 года всю войну с концертными бригадами ездила по фронтам, участвовала в 1192 концертах – по одному в день.

Зитин тринадцатилетний племянник Джервис, послушав разговоры старших, хитро улыбнулся и запел ресторанную песенку «С добрым утром, тетя Хая, вам посылка из Шанхая, а в посылке два китайца, два китайца красят яйца…» – и получил от мамы затрещину.
Джерик шел по Баумана мимо кинотеатра «ЭЛЕКТРО» и в шуме главной казанской улицы вдруг услышал знакомое и любимое мурлычащее «Джерушка». Ну конечно, это тетя Зита! Откуда она выходит? Ну конечно, из лучшего казанского парфюмерного магазина жиртреста «ТеЖе» - жиртрест выпускал парфюмерию и по всей стране имел магазины.

 

- Джерушка, познакомься, это Георгий Яковлевич. – Рядом с теткой стоял невысокий, крепко сложенный мужчина с длинным забавным лицом, внушительным носом, в светлом габардиновом пальто, берете на бок, в светлой рубашке со светлым галстуком. Так в Казани не ходили.
- Простите, как вас зовут? - низким бархатным голосом прожурчал мужчина.
- Джервис.
- О, это очень интересно! А вы знаете, что вашим именем назван остров в Тихом океане?
Джерик обалдел. Такое знать! И потом, еще никто ни разу не обращался к нему на вы… От чудесной обращенной к нему улыбки душа Джерика запела, ему сразу стал интересен этот похожий на иностранного киноартиста человек, с которым счастливая тетка гордо вышагивала под руку. Потом Джерик оценил образованность шанхайца, его нешуточные знания обо всем на свете, умение вести разговор на любую тему, с интересом слушать. Его свободное знание китайского, еще каких-то индокитайских языков, французского, американского и четырех диалектов английского – привезенные из Китая толстые словари были всегда в работе, под рукой. Его завораживающую манеру общаться, мягкую, веселую, с предощущением шутки. И его доброту. Точно, не наш. Иностранец.

- Ты куда направился, Джерушка? – Зита была в добром настроении.
- В Дом печати.
- И мы тоже! Пойдем вместе!
В книготорге Ротт купил себе учебник и грамматику татарского языка для начальных классов. Джерик растерялся: иностранец сразу взялся за татарский язык! Потом Джерик всякий раз видел эти учебники на письменном столе Ротта в пометках и закладках. Скоро Георгий Яковлевич заговорил по-татарски.
– Джерик, вы знаете, как это татарское слово будет в предпрошедшем времени? – лукаво спрашивал Ротт, и Джерик терялся, не подозревал, что такое в грамматике есть. Когда тетка гневалась на мужа, он читал ей на память Тукая по-татарски. И она добрела.

Ротт поселился у Зиты на Островского в подвале, в крошечной комнатушке. Но вскоре удалось переехать в дребезжащий деревянный дом на Щапова, в двадцатиметровый чердачок с двускатным потолком, туалетом и водой на этаж ниже. Ротт окрестил новое жилище «мышеловка»: на очень узкую и крутую лестницу третьего этажа попадали сложным путем на ощупь через темный подвал, затем наверх к боковому входу на второй, оттуда мимо провала в полу – под крышу. Без проводника впервые не найти. Когда на чердак втащили взятое напрокат пианино и купленный огромный письменный стол, Ротт расставил на них свои ценности. На столе поселились пишущая машинка с русским шрифтом, словари. Рядом на долгие годы занял свое место фотопортрет певца Александра Вертинского с надписью: «Одному из самых лучших – пианисту Жоржу Ротту съ благодарностью и нежностью, и сожалением, что я не могу всегда работать съ ним. Александр Вертинский». Уже немолодой певец смотрел с фотографии грустно и настороженно, будто с опаской следил за людьми в комнате. Справа, на самом краю стола, приютился коврик для черного кота – хозяин любил его нежно, и когда замерзали руки, грел их в длинной кошачьей шерсти: квартира холодная.

 

На пианино, заключенные в красивые иностранные рамки, встали фотографии многоэтажного отеля в Шанхае со световой рекламой через весь фасад «GEORG ROTT», полного бигбенда из чернокожих музыкантов в белоснежных костюмах со стоящим перед ними в черном смокинге и с палочкой в руке сияющим Георгием Роттом. Георгий Яковлевич кивал на это фото и подмигивал: «Мои негативы!». Остальные фотографии из той, прежней жизни были близко друг к другу приклеены в нескольких увесистых кожаных альбомах. Правда, последние, с дочками Александра Вертинского на руках, были сделаны уже в Москве.

Еще одно фото, самое важное для него, Ротт засунул с ненужными бумажками в мятый пакет и определил подальше. Это был выцветший с годами фотопортрет родителей, снятых в ноябре 1885 года на Вознесенском прииске частных золотых промыслов наследников К. Трапезникова на реке Лене, – в дорогом сюртуке с белоснежной бабочкой Яков Абрамович Ротт, уверенный, рука в бок, смотрит хозяином, и нарядная, с веночком на голове, двадцатитрехлетняя виленская красавица Анна Гаевна. Когда золото на Вознесенском прииске стало иссякать, там обнаружился небывалый по качеству асбест. В 1885 году как раз начали обустраивать первый асбестовый прииск «Вознесенский». Из этого дела выросли потом и богатейший в Европе и Азии асбестовый завод, и город. Вознесенский асбест покупали Германия, Австрия, Англия и немного Япония. В советских анкетах Георгий Ротт называл себя сыном рабочего.

Чердак на Щапова быстро наполнился учениками – музыкантами, певцами, будущими композиторами. Расписание занятий с ними с восьми до восьми, прикрепленное кнопкой над столом, то и дело обновлялось. Застучала пишущая машинка – верный зарубежному этикету, Ротт абсолютно все печатал, не писал от руки. Зита к домашнему хозяйству оказалась совершенно неприспособленной. Ротт к быту был уже равнодушен. Довольные друг другом супруги зажили по-своему счастливо.

 

…Георгий Ротт родился в 1903 году в Благовещенске младшим, восемнадцатым в семье. Родители приехали в Сибирь из Вильно, куда, по преданиям дедов, после погромов пришли из Голландии и Дании. Яков Абрамович дружил с крупнейшим на Российском Дальнем Востоке промышленником, фантастически быстро и успешно развивавшим этот край от Сахалина до Китая, легендарным Юлием Ивановичем Бриннером, потом с его сыновьями Борисом и Феликсом. Эта семейная дружба продолжилась в Харбине, где Георгий Ротт общался с сыном Бориса Юльевича, будущим всемирно знаменитым киноактером Юлом Бриннером. СССР знал его по «Великолепной семерке», а мир - по «Оскару» 1957 года, вечному роману с Марлен Дитрих и сотням ролей в Голливуде и театре. В 1919 году Яков Абрамович Ротт перевез жену с младшими детьми в Харбин. Дела его шли удачно. Но российская революция 1917 года все переиначила. Старший сын Вениамин Ротт, гласный Благовещенской Думы, в июле 1917 года стал председателем Совета рабочих и солдатских депутатов Амурской области. Когда край захлестнула волна интервенции Антанты и гражданской войны, в кровопролитной схватке перемешались на бескрайних таежных сопках англичане, французы, американцы, японцы, чехи, белые, красные, зеленые и вообще непонятно какие солдаты, был расстрелян еще один сын Роттов – Борис. Уже немолодой Яков Абрамович оставил семью в Харбине, сказал, что у него есть в России важные дела. В семье поняли, что ушел воевать. С кем? За кого? Ушел, как в воду канул.

Георгий Ротт уехал учиться в Шанхай, четырехмиллионный город с морским портом, торговыми представительствами всех больших стран, французской, американской миссиями, тридцатитысячной российской колонией. Выпускник медицинского колледжа в английской миссии Шанхая, Георгий дня не работал врачом: победила Музыка. Он учился игре на фортепиано сначала в Харбине у бывших профессоров Московской и Петербургской консерваторий, потом в консерватории в Шанхае. В 1925 году отослал маме свое фото с надписью: «Моей дорогой мамочке от Георгия Ротта. PS: Не приходи в ужас от этой карточки…». На мамочку смотрел с фотографии усталый, с бархатной бабочкой артист, только что сошедший со сцены.

Жорж Ротт быстро стал знаменит в Шанхае, а следом на всем пространстве Индокитая и Австралии. Дирижировал оркестром в Шанхайской опере, давал сольные фортепианные концерты. Но увлекся эстрадой, джазом, создал свой оркестр, исполнял с ним симфоническую эстраду, потом и джазовые стандарты. На рояле виртуозно соло играл классику, всегда на память, без нот, или импровизировал. Его короткие пальцы извлекали из рояля жемчужные россыпи и стальные ритмы. Его аранжировки были неожиданными, репертуар - необъятным, музыканты в оркестрах - лучшими, улыбка маэстро - блистательной. Его балет на пушкинские сюжеты принимали овациями. Балованная публика его обожала, ангажементы без остановки сменяли друг друга. Его имя светилось с реклам на фасадах отелей, красовалось на рекламных растяжках поперек центральных улиц. Он полюбил фотографироваться. С фотокарточек в его альбомах с улыбкой смотрел спортивный супермен с красавицами в нарядах, за рулем дорогих автомобилей, во фраках, белоснежных и черных смокингах, визитках, перед оркестрами со сверкающими инструментами, в пробковых шлемах, шортах и теннисках, в канотье, клетчатых пиджаках с широкими галстуками.

Появившемуся в 1936 году в Шанхае молодому русскому джаз-бенду Олега Лундстрема Ротт помогал, писал ребятам аранжировки песенок и модных тогда попурри, джазовых композиций. А когда музыкантам приходилось совсем туго, сажал их в свои оркестры подработать. В альбоме Ротта появились фотографии: Олег Лундстрем за роялем оркестра Жоржа. Жорж играет на аккордеоне на свадьбе саксофониста Виктора Деринга. Уже в Казани лундстремовцы рассказывали, что игравший на рояле на верхнем этаже дорогого отеля Георгий Ротт получал за несколько часов столько же, сколько весь оркестр Лундстрема за игру по 12 часов на первом этаже без остановки на минуту. На верхних этажах собирались дипломаты, правительство, финансовые магнаты. Там стоял лишь рояль – громкая музыка мешала разговорам. Приглашался туда Жорж Ротт – второго такого пианиста Шанхай не знал.

 

В октябре 1935 года в Шанхае появился живший с 1920 года в эмиграции в Европе известный российский певец Александр Вертинский. После удачных гастролей в США он не остался там, не вернулся в любимый и десять лет верный ему Париж, а повернул пути в далекий Китай. На корабле Вертинский заболел, да еще украли портфель с нотами, думали, видно, что там деньги. Это была катастрофа – без рояля объявленные концерты срывались. Денег в запасе не было. Нужно выступать, и скорее… Вертинский в надежде кинулся в нотные магазины, где в обилии обнаружил свои очень старые песенки. Он был в панике. Но кто-то из устроителей его концертов посоветовал Ротта. Улыбающийся Жорж приехал в апартаменты Вертинского в отеле «Катей Меншион», где больной певец пять дней провел в постели, и удивился: в чем дело? Сел в кресло напротив, взял бумагу и попросил певца петь. Тот пел, а Ротт быстро записывал ноты. Потом сел к роялю и сыграл весь репертуар, да как!.. Вертинский понял, что его ноты были украдены не случайно: это несчастье подарило ему великолепного Жоржа Ротта, его несравненные, прозрачные, виртуозные импровизации аккомпанемента – единственное, что годилось для мелодекламации. Накануне первого концерта в Шанхае Вертинский сказал в интервью русской газете: «…совершенно неожиданно мне повезло на аккомпаниатора. Это Георгий Ротт, один из лучших, когда-либо игравших со мною. Художник аккомпанемента!» Ротт играл на первых двадцати триумфальных концертах Вертинского. Это был успех певца – заезжие мировые знаменитости собирали публики в Китае в десятки раз меньше. Шаляпин смог дать в Шанхае лишь один концерт… Газеты Шанхая сообщали: «Рояль на сцене Лайсеума и талантливо аккомпанирует Георгий Ротт. А у рояля — высокая, сильная фигура во фраке, с белым пластроном, с белым цветком в петлице». «А.Н.Вертинский, который был совершенно очарован городом и большущей русской колонией, заявив: «Русский Шанхай – кусочек старой России. Я нашел в русском Шанхае то, что потерял 17 лет тому назад».

Как и любой ураган, бум быстро прошел, страсти по Вертинскому утихли. Теперь он пел в кабаре «Ренессанс», кафешантане «Марироуз», в летнем саду «Аркадия». Увы, это не были престижные «Парамаунт» и «Мажестик», где на верхних этажах привычно музицировал «Жорж великолепный». Привыкший к достатку Вертинский порою оставался без гроша, и нападала хандра. Через год после приезда в Китай он писал бывшему редактору газеты «Шанхайская заря» Л.В. Арнольдову: «…У меня сегодня скверно на душе, и я решил написать вам. …У меня завелись в душе вши. Это от поездки, от вагонов, людей, городов… От всей этой запаршивелой эмиграции… От Харбина… От грязных отелей, скучных людей… затхлых суждений и взглядов… лицемерия… пошлости. И все мне кажется, что я еду в теплушке в большевицкое время и что у меня тиф и что идет эвакуация… Собственно в переводе эвакуация значит «вывоз», «спасение барахла»… И вот я тоже завшивевший спасаю свое «художественное» барахлишко – мотаюсь по станциям и проклинаю усталый паровоз… Господи, почему нельзя быть птицей. Почему нельзя прилепиться к трубе этого парохода, что стоит в порту, и уехать в Золотой Египет… Голубой Бейрут… Не открыть ли мне бакалейную лавочку. Не пойти ли мне в сутенеры. А была Европа… Париж…»

С Жоржем Роттом певец был неразлучен. Жорж аккомпанировал ему. Они сняли на двоих дом с общим входом. Квартира Ротта налево из холла, Вертинского – направо. На звонки открывали дверь по очереди, по-холостяцки влюблялись, кутили, завтракали по утрам на тяжелую голову. Ротт пару раз неудачно женился. Когда весной 1942 года в доме появилась двадцатилетняя грузинка Лидочка Циргвава, Жорж возликовал. Новые фотографии в его альбоме сияли: супруги Вертинские и Жорж. С появлением у молодоженов крошки Марианны Ротт проводил каждую свободную минуту на половине дома, где в колыбельке его ожидало маленькое очаровательное существо. Жорж носил девочку на руках, а Александр щелкал затвором фотоаппарата.

 

В январе 1936-го Федор Шаляпин по пути в Японию давал концерт в Шанхае. «Привет Ф.И. Шаляпину» - таким транспарантом, составленным из щитов с буквами, встретило певца на пирсе морского порта шанхайское литературно-художественное объединение «ХЛАМ» – художники, литераторы, артисты, музыканты. Георгий Ротт держал букву «Л». А в одну из сред, когда «ХЛАМ» чествовал Шаляпина на своем вечере, Ротт аккомпанировал ему. На память об этом вечере осталась фотография: три смеющихся артиста в вечерних темных костюмах – два высоченные, Шаляпин и Вертинский, и между ними невысокий Жорж Ротт.
Восемь лет вместе с Вертинским пролетели для Георгия Ротта голливудским кинофильмом. Дела у певца шли неровно. А если удавалось хорошо заработать, Александр мог в шумной компании все за вечер оставить в ресторане. Жорж был ему под стать. Порою Вертинский впадал в уныние. В такие часы на лице его появлялись возраст, усталость и безысходность, привычно гримированные на сцене улыбкой Пьеро. Он говорил тогда о возвращении в СССР, о множестве просьб к руководству страны разрешить это. И об отказах.

С 1937 года между Китаем и Японией шла перманентная война. Когда в 1943-м в Шанхай вошли японцы, цветущий город покрылся серой мглой, замер. Порт почти не работал. Ждали голода. Рестораны и отели опустели. Аресты. Концлагеря. Американская авиация ритмично бомбила порт и жилые районы. Неожиданно Александр на очередную просьбу впустить его с семьей в СССР получил согласие и в ноябре 1943-го уехал в Москву. Прощальный концерт в Шанхае Вертинский дал в Клубе граждан СССР третьего октября. Первое и третье отделения Вертинский пел, Жорж сидел за роялем. Во втором Александр исполнял только что написанную им симфоническую балладу «Степан Разин» на стихи Марины Цветаевой. Жорж оркестровал эту вещь и дирижировал оркестром. Успех был полный. Вертинский был уверен, что устроится в Москве и телеграммой вызовет друга, поскольку без рояля Жоржа Ротта он уже не представлял своих песен.

 

До 1947 года Георгий ждал вестей от Вертинского. Отгремела в СССР страшная война. Большинство русских в Китае приняли ее как свою, осаждали советское консульство с просьбой взять добровольцами на фронт, получили советские паспорта. Слушали специально для Китая вещавшее дальневосточное советское радио, пели быстро долетавшие сюда военные песни. И российская тоска по дому возгоралась с небывалой силой. В Китае с конца ушедшего века не было покоя: Япония спешила завоевать его, пока этого не сделали европейцы. Китай растил свои силы. Около ста тысяч русских в стране, люди самых разных политических пристрастий и судеб, оказались между молотом и наковальней. Им предстояло покинуть Китай или исчезнуть в его японских концлагерях. А за спиной уже стояла коммунистическая культурная революция с массовыми гонениями и казнями. Австралия, Бразилия, США, Палестина открыли российским эмигрантам границы. Но большинство русских стремилось в СССР. Их звали, манили советские военные песни, романтика войны и мирного труда и обманчивое чувство, что их победившая в страшной войне великая Родина никогда не даст их в обиду.

Да, Родина-мать ждала. Сойдя с причала в Находке, многие упали на колени и целовали русскую землю. И не обратили внимания на конвой вокруг.
Фильтрационный лагерь для репатриантов в Находке был переполнен. В бараках на всех мест не нашлось. Конвойный подвел Ротта с мужчинами к пустырю за бараками и посоветовал начать копать.
– Что копать? – они посмотрели на свои светлые костюмы.
– Землянки. Или спите так, на улице. Но зима скоро.

В лагере новички быстро узнали, что категорически нельзя рассказывать о себе на допросах. Создавали легенды о себе и семьях. Пришлось уничтожить многие семейные фотографии, – они были слишком хороши для «пролетарского прошлого родителей». Через два с лишним месяца допросов, досмотров, выяснений обстоятельств закончился этот ужас. Когда без большей части своего багажа люди погрузились в товарные вагоны с нарами, все были счастливы: никого с их корабля сразу не арестовали и почти не забрали одежду, книги и личные вещи. Ротту отдали его аккордеон. За почти два месяца пути до Свердловска он не взял его в руки. Он молчал и отворачивался к стене вагона. С горечью вспоминал свои легкомысленные концерты на корабле… На станциях меняли вещи на продукты. Отбивали налеты грабителей. Часть людей осталась в Свердловске. Ротта с женой направили в Зеленодольск в общежитие на улице Комсомольской. Но он быстро снял в Казани в конце горы на Вишневского комнатку в старом доме и пошел искать заработок. А пока что жили привезенным из Китая.

В первое жаркое летнее воскресенье на Колхозном рынке в центре Казани появились красивая дама в ярком открытом платье, шляпке и небольшого роста плотный мужчина в кожаных шортах, клетчатой спортивной рубашке впритык и колониальном пробковом шлеме на голове. По торговым рядам прошел шорох: иностранцы! Но стоило мужчине открыть рот, как раздался истошный бабий крик:
– Это наш! Охальник, в трусах, в исподнем в город вышел! Держите его! – бабы, побросав товары, кинулись на наглую парочку. Та чудом убежала. Рынок еще долго кипел. И долго еще на скамейке сквера горько плакала женщина. Ротт шутил, утешал, но это не помогало. А когда вскоре за женой явились, во время обыска она не заплакала. Молча, покорно ушла между двумя конвойными. Больше Георгий Ротт ее не увидел и не смог ничего о ней узнать. Следователь МГБ посоветовал ему просто забыть эту женщину…

…Георгий Ротт не сразу разыскал московский адрес Вертинского. Собирался съездить к нему и все наконец-то узнать. По разговорам, Вертинский выступает – в разных городах люди бывали на его концертах. Но в газетах и по радио о нем ни слова.
Узнав адрес, Георгий поехал не один. Через два года на допросе в Омском МГБ бывший шанхайский импресарио Вертинского Александр Баранов рассказывал: «Ротт Георгий — композитор, хороший пианист. Имел свои оркестры в ряде клубов и отелей. Познакомился с ним примерно в 1939 году. Кроме театральных встреч, бывал часто у него на ужинах после постановок, в настоящее время живет в Казани. Был хорошо знаком с Вертинским Александром Николаевичем, который пытался вызвать его к себе телеграммой. Из письма Князева мне известно, что Ротт вместе с Князевым был в Москве у Вертинского, который их хорошо принял и несколько дней вместе пьянствовали».

Да, они встретились и запили на три дня. Сначала Ротт обрадовался: прекрасная квартира на Горького, обставлена антиквариатом из царских дворцов, концерты почти каждый день. Вертинского в Москве встречал сам граф Алексей Толстой, закатил огромный банкет в «Метрополе». Почему-то Ротт решил, что Вертинский в порядке и скоро они опять будут вместе. Конечно, будут! В те дни они дали вместе два концерта. Ротт играл, Вертинский смотрел с любовью. А потом… расстроенный Александр сказал Жоржу, что не смог устроить ему проживание в Москве: репатриантам столицы закрыты. Прощаясь, он подарил другу свою фотографию с пронзительной надписью: «Одному из самых лучших…» Уже давно прозревший Ротт не обиделся. В Казани поставил фотографию на письменный стол и решил, что пора начинать новую жизнь.

 

Новая жизнь началась в Татарской филармонии – в 1947 году Ротта взяли туда аккомпаниатором первой категории. С певицей Зитой Измайловой он имел общую программу, а вскоре заимел и общую комнату в подвальчике на Островского. Ротт считал, что голос у Зиты сильнее, чем у ее сестры Асии, и если бы ни Зитина хромота, быть ей звездой оперы. Зита любила мужа, Жорушку, хотя юмора его не понимала. Зато понимала его музыку и прощала все его причуды. Однажды она не сошлась во мнениях с директором филармонии, запустила в него чернильницей. Оставшись без работы, говорила, пожимая плечами: «Как же с ним можно работать, он с ног до головы в чернилах…».

Ротт работал непрерывно, всегда и везде. Писал музыку на столе, на коленях, на гастролях в гостинице в общей комнате, в антрактах концертов. Музыка заменила ему все, сначала щедро данное, а потом враз отнятое. Он тосковал по большому джазу, боготворил Каунта Бейси. Но создавал свою джазовую эстраду - с иной душой, со скрипками, с симфоническими понятиями. В 1955 году Ротт первый начал аранжировать в стиле симфоджаза музыку татарских композиторов Яхина, Ключарева, Монасыпова. С игравшими в ресторанах шанхайцами записал эти вещи на казанском радио. Эту запись услышала знаменитая английская танцевальная пара, приглашенная гастролировать в СССР, когда выбирала музыкантов. И потребовала в Госконцерте именно этот казанский оркестр. Но Ротт был невыездной. Тогда в 1956 году Лундстрему разрешили собрать его оркестр и начать готовиться к десяти концертам в театре Качалова. Был страшный ажиотаж, драка за билетами и незапланированный одиннадцатый концерт в цирке на Черном озере. Ротт играл там на аккордеоне. Он много писал для Лундстрема. Старые казанские джазмены, игравшие десятки лет в ведущих московских оркестрах, вспоминают: «Без аранжировок Ротта не было бы казанского джазового феномена. Лундстрем рядом с Роттом как аранжировщик был учеником…»

Детский мюзикл Ротта «Волшебная свирель», опера «Теща» долго шли в театрах страны. Последняя его опера, написанная вместе с Ахметовым, называлась «Дает-батыр». Для спектаклей оперного театра Георгий Яковлевич то и дело писал вставки, репризы, балетные номера, оркестровал. В ноябре 58-го сольным исполнением своей «Сюиты на татарские темы» Ротт открыл в Концертном зале им. П.И.Чайковского в Москве концерт артистов Татарского театра оперы и балета на Днях культуры Татарии в Москве. В филармонии организовал молодежный квинтет: сам у рояля или с аккордеоном, Рим Калимуллин - саксофон, кларнет, Слава Виноградов, Марк Хацкевич - контрабас, Володя Куклин - труба. Потом взял гитариста Гену Кляузова, барабанщика Юру Бетхова, танцевальный дуэт, певцов Альфию Аглямову и Камиля Басырова. Вел концерты Гена Гурфинкель. Все музыканты еще и пели. Концерт этого неожиданно сильного для Москвы молодежного коллектива записали на телевидении на Шаболовке и транслировали на Союз. На экранах Татарстана оркестр увидели в первом в республике новогоднем «Голубом огоньке» в наступающем 1963-м. Георгий Яковлевич написал по этому случаю аранжировку песни Яхина о Казани, и эта мелодия на многие десятилетия стала музыкальным символом татарского телевидения.

В тоске по своим шанхайским оркестрам Ротт создал самодеятельные джазовые коллективы в Казанском университете, мединституте, клубе Менжинского, Доме культуры в Дербышках. Остальным двадцати, игравшим тогда в Казани джаз, писал музыку и ворчал: трудно писать для любителей, приходится упрощать.
Первое выступление джаза Ротта на танцах в клубе Менжинского помнят в Казани до сих пор. Сначала танцевали под радиолу. Потом конферансье объявил, что сейчас выступит новый коллектив, и оркестр грянул за занавесом. Все от неожиданности встали как вкопанные. Занавес открылся, а на сцене - молодые музыканты в черных брюках, белых рубашках с галстуками, и перед ними в красивом светло-сером костюме с бабочкой - счастливый Ротт. Они играли, а в зале долго так и стояли - кто где, не шелохнувшись. Но что было потом, какие танцы!

 

Фестиваль молодежи Татарстана 1962 года закончился большим концертом в оперном театре. Ротт тогда собрал эстрадный молодежный оркестр – полный биг-бенд из студентов. Исполнили в театре «Юмореску» саксофониста студента юрфака Вадима Печникова, еще несколько вещей. Успех был колоссальный. Обком партии выдвинул коллектив Ротта на Всесоюзный фестиваль молодежи в Москву. Но следом ребят вызывали в КГБ, повесили ярлыки диссидентов, закрыли дорогу и в Москву, и в джаз. Ротт тогда единственный раз сказал дома: «Как я попался…»

Его очень любили все, кто с ним работал. Юные коллеги Ротта по филармонии начала шестидесятых Владимир Куклин и Равиль Садыков, ставшие известными московскими джазменами, вспоминают, что доброта, деликатность, тонкий юмор были особые, не наши, и они властно притягивали всех к этому человеку. Он улыбался почти всегда. Это было такое счастье в долгих гастролях по нищим захолустьям. А Ротт, кстати, любил ездить по глубинке. Сразу сходился там с людьми, подолгу разговаривал.

Однажды поехали на полтора месяца. Вдруг в каком-то городе барабанщик среди вещей находит в чемодане аккуратно завернутую в газету старую большущую галошу. Все хохочут. Но в другом городе эта галоша уже в чемодане у другого. Опять смех. А как туда попала? Так возили полтора месяца. Это был Г.Я.
В Саратовской области в клубе райцентра перед концертом Ротт открыл рояль: нет 10 клавиш. Потрогал клавиши: инструмент настроен на полтона выше. Перестраивать некогда. Музыканты вокруг опешили. А Ротт улыбнулся: «Ничего, я буду без этих клавиш сразу играть на полтона ниже» и весь концерт транспонировал на лету, без ошибок.

С виду Георгий Яковлевич был тихим добряком. Как-то на гастролях поселили человек семь в одной комнате. Вечером Ротт сидел в углу и на коленях писал. Гена, гитарист, выпил, а пьяный он был скандальным, начал приставать к ребятам, поругиваться. Володя Куклин, лежавший на кровати, его одернул. Гена схватил со стола кухонный нож, подскочил и, конечно в шутку, на него замахнулся. И тут случилось вот что: одним прыжком сидевший в углу почти семидесятилетний Ротт оказался сзади, что-то мелькнуло в воздухе, и нож полетел к дверям. Гена упал от боли в руке. Три дня еле играл. Потом уже Георгий Яковлевич сознался, что в юности был культуристом, в Шанхае серьезно занимался джиу-джитсу, имел лучшего тренера японца. Он до глубокой старости оставался спортивным и сильным. Как-то вечером на остановке трамвая «Газовая» двумя ударами уложил двух хулиганов, пытавшихся отнять у него портфель с нотами.

Приняв свою нищету, он над ней пошучивал. Когда Володя Куклин в 1973 году купил третью модель «Жигулей», очень мощную тогда машину, Ротт похвалил и эту покупку. Володя вез Ротта и похвастался: «75 лошадей, итальянская модель!». Ротт, сидевший рядом в стариковском потертом пиджачке, улыбнулся: «У меня в Шанхае в 1933 году был «Линкольн» в 150 лошадок». Купившему «Жигули» Виктору Дерингу позвонил, поздравил:
– Сколько горшков?
– Шесть.
– Поздравляю! Хорошая машина. У меня в 1937 году в Шанхае был «Хорх», белый, 36 горшков.

…Он десятки лет разыскивал отца и пропавших в 1937 году в Сибири брата и племянника. В 1976 году согласился на гастроли на Байкало-Амурской магистрали, чтобы попасть в Благовещенск. Впервые с 1911 года он прошел по своей улице, постучался в свой дом в надежде что-то узнать. Никто не знал тут Роттов. Оставалось немного времени до поезда, и Ротт с двумя молодыми певцами заглянул в Благовещенский городской музей - тот, что в 1909 году создавал его старший брат Вениамин. Вдруг что-то выяснится! Но и там о Роттах не было ни слова. Зато в зале, посвященном установлению советской власти в Амурском крае, на групповом фото чекистов он узнал молодого Александра Вертинского. Узнал сразу. Не сразу поверил этому. Несколько раз подходил к фотографии, вглядывался. Он слишком хорошо знал этого человека, такого непохожего на других. Но что тут делал Александр?
Всю дорогу поездом и самолетом Ротт молчал. Когда он вошел в прихожую, открывший дверь племянник Зиты Саша Измайлов растерялся: Георгий Яковлевич был в ступоре. Немножко придя в себя, он вдруг начал возбужденно говорить. Семья сначала не поняла, о чем он. А он рассуждал вслух.

…Все получилось, его жизнь наконец-то выстроилась в логический ряд. Повернулась трубочка калейдоскопа, и разноцветные стеклышки встали в правильный симметричный рисунок. Он вдруг понял, каким незнакомцам на требовательные звонки по ночам открывал дверь в их общем с Вертинским доме. Понял, почему Александр никогда не объяснял, кто это был, только раздраженно отмахивался. Он связал в узел многое за восемь их общих лет сказанное другом в отчаянии – то, что никогда не относил лично к нему. Стало ясно, почему так повезло в полном богатых и влиятельных эмигрантов Константинополе именно молодому артисту Вертинскому: никто не смог, а он неожиданно купил паспорт греческого подданного на чужую фамилию и сразу стал свободным человеком планеты. Русские в это время не имели даже турецкого вида на жительство. Он вспомнил рассказы Александра о хозяине Крыма белом генерале Слащове, их дружбе с Александром, побеге в Константинополь в 1920 году, а через год о почетном отъезде Слащова оттуда в Москву в личном вагоне Феликса Дзержинского. Жизнь Вертинского предстала старику Ротту, Ротту великолепному, как бесконечный бег под ударами кремлевского кнута. Его скитания по миру, общение с королями и премьерами, эмигрантами и артистами – как все это было удобно и нужно в Москве! Видимо, за это ему обещали возвращение и десятилетиями обманывали, держали на поводке. А когда японцы пришли в Шанхай, быстренько вывезли стареющего и теперь связанного семьей Вертинского от греха подальше. Не уничтожили. Дали зарабатывать тяжким трудом. А права голоса не дали. К поднадзорному певцу приставили «цензора» из КГБ, на всех концертах по всей стране, пасли. Он выступал всегда без афиш. Колесил по стране из края в край как заведенный. И умер вечным скитальцем на гастролях в ленинградской гостинице.

– Может быть, я ошибся, на том фото в музее был не он? – Ротт обсуждал свои мысли с семьей. – Наверное, ошибся. И мужчина, что приходил к нам в шанхайский дом, был, наверное, не Рихард Зорге. – Но калейдоскоп уже сложил из осколков картину его жизни, и спорить с этой устойчивой симметрией было бесполезно. Впервые со дня смерти друга в 1957 году Георгий Яковлевич горевал о нем так ощутимо. Он обрадовался тогда, что был чист перед Александром, за столько лет ничем не омрачил их дружбы. Ведь в Китае ближе него у Вертинского никого не было. И теперь, наконец, старик Ротт догадался, почему его не допустили работать с певцом в Москве.

 

Как попурри из разных мелодий, прошла его долгая, полная событий жизнь. До последнего дня он шутил. И рассуждал о том, что на большой планете самой родной ему стала большая татарская семья, которую он почти сорок лет любил всей душой. Он попросил Зиту похоронить его рядом с родными на татарском кладбище. А его неугомонная Зита, собираясь через много лет к своему Жорушке, попросила написать на ее могиле: Измайлова-Ротт. Хотя по паспорту была Измайлова.

Марина ПОДОЛЬСКАЯ
Фото из архивов родственников Ротта и Благовещенского музея