Журнал “Наш дом - Татарстан”

Китайский дед казанца Яо, будучи ребенком, был спасен монахом русской православной миссии в Пекине

Михаил Константинович Яо, доцент кафедры теории и истории изобразительного искусства Казанского государственного университета культуры и искусств, искусствовед, кандидат социологических наук, реставратор живописи, рассказывает о том, как попала в Казань его китайская фамилия. По канонам российской демографии он, его дети и внуки от сына - китайцы…

Деда Миши Яо по отцу, Владимира Федоровича Яо-Сюня, шестилетнего умирающего китайского ребенка, в самом начале XX века подобрал на улице отец Федор, монах русской православной миссии в Пекине. Случилось это в день Святого Владимира, поэтому мальчика нарекли Владимиром Федоровичем. Фамилия Яо была написана на его  руке.
Начало века в Китае было тяжелым, боксерское восстание ихэтуаней с 1898 по 1901 годы,  разожженное на ненависти к иностранцам и иноверцам, унесло сотни тысяч жизней, окончательно разрушило отсталую китайскую экономику. Голод, нищета, болезни и без военных действий  уносили тысячи и тысячи людей. Ихэтуани уничтожали христианские храмы, убивали священников и их семьи. Но безвестная китаянка привела умирающего ребенка к православному монастырю и тем спасла.


Русскую православную миссию в Пекине курировала Казанская духовная академия, снабжала литературой, направляла  туда  священников. В школе миссии Володя Яо получил начальное образование и был направлен  для продолжения  учебы в Москву. Молодой китаец приехал в Москву, охваченную восстанием 1917 года, легко отказался от религии и пошел в революцию. Служил вестовым в штабе Якира. В 1922 году  семнадцатилетний большевик Володя Яо в Чите встретил шестнадцатилетнюю Танечку, красавицу русско-французских кровей из Польши, и женился на ней. Российский разрушительный вариант революции Владимира Яо-Сюня быстро разочаровал, он  вернулся в Китай, но остался человеком левых убеждений. Окончил институт в Харбине, работал секретарем правления Китайско-Восточной железной дороги. В 1924 году в Хайларе на севере Китая родился второй его сын Константин, будущий отец  казанского Михаила Яо. Константин вырос в Харбине, в 1945 году блестяще окончил сразу два факультета шанхайского французского университета «Аврора», отказался от научной работы во Франции, зато активно боролся с японскими оккупантами, был ими арестован, потом освобожден американцами, стал одним из организаторов Советско-Китайского общества, работал на американском аэродроме, отказался от карьеры в США и в 1947 году поехал в СССР, поскольку считал своей родиной Россию, мечтал возрождать ее после войны.


Он был специалистом  теоретической физики, рвался к Курчатову, но получил в СССР направление на строительство содового завода в Стерлитамаке. Так и остался строителем. Строил нефтепроводы,  которые с тех пор дают стране валюту, был управляющим трестом «Татнефтепроводстрой», на его счету строительно-монтажные работы на возведенных в Татарстане заводах «Казаньоргсинтез», КАМАЗ, «Нижнекамскнефтехим».  

Миша Яо в детстве рассматривал редкие письма дедушки из Китая, таинственные иероглифы обратного адреса и гордился, что его дед - писатель и переводчик русских книг на китайский язык. Дед радовался, что в СССР у него растет внук. Потом в семье было горе: сторонника революционных преобразований в Китае Владимира Яо-Сюня при Мао Цзэдуне в 1957 году арестовали, через два года он умер в концлагере от голода: арестантов в лагере не кормили. Девятилетнему Мише было обидно, что в семье запретили об этом говорить, ведь СССР дружил с Китаем, и Мише казалось, что таким революционером,  как его дед, надо гордиться. И вдруг полный молчок. Он  молчал, хотя был еще совсем маленьким.

Второй дед Михаила Яо, Иннокентий Михайлович Кондаков, был потомственным забайкальским казаком из Верхнеудинска. Виду он был узкоглазого, видимо, из сибирских народов. Но казаки считали себя русскими, все были православными, и вопрос национальной принадлежности решался просто: казаки матушки России - желтый околыш. Дед окончил гимназию, потом краткие артиллерийские курсы, командовал батареей в войсках генерала Колчака, с его армией добрался до Японского моря. В последние дни сибирской эпопеи Гражданской войны отряд Кондакова прикрывал эвакуацию на кораблях остатков колчаковской армии. Корабли погрузились и ушли в Корею. Отряду Кондакова  для отхода оставили на рейде самоходную баржу без надстроек, спрятаться от пуль на ней негде. Бойцы успели сесть в шлюпку. Иннокентий Михайлович  последним остался  на берегу, столкнул ее, запрыгнул, и на берег пришли красные. Мотор на барже не завелся. С берега прозвучал приказ открыть огонь. Казаки в рост стояли под дулами. Ни один красноармеец не выстрелил. Баржа завелась, и Иннокентий Михайлович попал в Корею. Оказалось, что не все ушли из России пустыми.  Некоторые эмигранты сразу обзавелись богатыми домами, экипажами и слугами. Основная часть бывших российских граждан голодала. Забайкальский казак Иннокентий Кондаков, владевший в  России лошадью и шинелью, в 18 лет остался в Корее с одной шинелью. Всех русских эмигрантов корейцы и японцы содержали в лагере для интернированных, в концлагере. Иннокентий бежал, прошел всю Корею, попал в Китай, где в Харбине, умирая от голода, прочел объявление на французском языке, что автомобильной бельгийской мастерской требуется механик. Хозяин  мастерской на оборванца посмотрел скептически, но тот заговорил по-французски:
– Я хороший механик и прошу аванс.
– Сколько?
– Едой!
Его накормили. Тогда он признался, что видел авто несколько раз в жизни. Хозяин спокойно отвел его в мастерскую и показал машину, которую надо починить.  Иннокентий начал работать с хозяином, и через несколько месяцев уже был настоящим автомехаником. Бельгиец уехал на родину, оставил Иннокентию дело. Тот его развил, и вскоре у него появились дом, прислуга и семья.


Но благоденствию в Харбине быстро пришел конец: русская фашистская организация, одним из руководителей которой был  атаман Семенов, собирала под свои антисоветские знамена для службы Японии бывших русских офицеров. Эмиграция русских в Харбине была поделена на две части: бывшие сотрудники КВЖД, получившие позже советские паспорта, и белоэмигранты. Кто-то из них шел к японцам, кто-то принимал сторону советских людей, помогал бывшим кэвэжэдэшникам, а кто-то ничью сторону не принимал, выжидал. Полиция Китая в эти дела не лезла, молча следила за отстрелом русских, не поддержавших Семенова. Многие из них  внезапно исчезали: их похищали и уничтожали. Семью соседа Иннокентия Михайловича, русского офицера, расстреляли у всех на глазах. Сын его, молодой офицер, выбросился  со второго этажа окруженного налетчиками дома с криком «За Сталина!» К Кондакову тоже пришли. Он дожидаться отстрела не стал, бросил все и бежал из Харбина в Тянзин. Там у него родилась дочь, будущая мама казанского Миши Яо.

В изобразительное искусство Миша пришел сам: попал в новый ИЗОмузей Казани на второй день его существования, в первый день не попал, пускали только начальство. Зато  во второй день ровно в 10.00 вошел первым… и остался в искусстве на всю жизнь.
2 марта 1970 года студент второго курса Казанского химико-технологического института Михаил Яо, забросив свой студенческий билет, пришел работать экскурсоводом, а через два месяца стал старшим научным сотрудником Музея ИЗО ТАССР. До этого в театральной студии при Театральном обществе Казани Михаил слушал лекции искусствоведа, старого музейщика Александра Ивановича Григорьева, и эта школа стала настоящей профессиональной основой. Через год Михаил при конкурсе 20 человек на место поступил на заочное отделение искусствоведения Ленинградской Академии художеств. Еще через год перевелся на дневное отделение. Жил в Петергофе. Работал с пяти утра дворником, потом учился, после занятий водил по музеям экскурсии, порою на испанском и английском языках, так их и не выучив. Получил диплом. Предложили через год аспирантуру при Эрмитаже, но поехал в родную Казань, всегда чувствовал себя казанцем: с 14 лет жил в ней и любил этот город.

В ИЗОмузее ТАССР занимался изучением фарфора, живописью, графикой,  организовывал выставки. С 1984 года начал преподавать историю искусств в Казанской консерватории. С удовольствием сидел на репетициях своих студентов, а им нравились лекции по искусству. Это были счастливые годы, они дали старт дальнейшей педагогической работе.


В Казанском институте культуры Михаил Константинович начал преподавать с 1984 года, на кафедре литературы читал историю искусств. В 2000 году уже в Казанской академии культуры и искусств Яо создал кафедру декоративно-прикладного искусства, чтобы растить тех, кому предстояло сохранять, развивать, возрождать старинные художественные ремесла нашей страны.
Первый приемный экзамен на новый факультет был по рисунку. Пришли выпускники художественного училища, художественных школ и вообще не умевшие рисовать. Одна милая девушка принесла слабые рисунки, но с ними вместе показала свои дивные работы кожаной татарской мозаики. Члены комиссии поставили двойку за рисунок. Михаил Яо как председатель комиссии и педагог Елена Лазарева отстояли девочку, поставили тройку и приняли. Девочка блестяще училась, стала мастером татарской кожаной мозаики. Рамзия Фаттахова с большим успехом развивает и преподает это искусство в родном институте.

Организовали кафедральную керамическую мастерскую. Ее возглавил замечательный мастер керамист Андрей Махинин. Нынче у него первый выпуск учеников.
Педагог Альбина Обрезкова возродила искусство кружева. Она досконально исследовала рыбнослободское, особенно его разновидность, ныртинское кружево, восстановила технику плетения, орнаменты. С первых дней работы кафедры на ней - прекрасный педагог, мастер по вышивке Ляйсан Хазиева. Это человек с абсолютным художественным вкусом и с удивительным умением передать ученикам свою любовь к искусству.
Новое направление на кафедре создал архитектор, дизайнер, художник, прекрасный мастер интерьера и эффективный педагог Александр Сергеев. Есть в коллективе мастера золотошвейки, резчики по дереву, художники по коже, вышивке. Благодаря созданной Михаилом Яо кафедре многие из старинных ремесел не просто сохранились, а живут полноценной жизнью. Выставки, дипломы, известность! Но  главным своим успехом  Михаил Константинович считает не это, а созданное классическое направление в декоративно-прикладном искусстве, без эклектичной стилизации под народное. Все истинное по технике, сути художественного образа. Нет китча. Иначе это не возрождение старого, а новодел.


За четверть века на глазах Михаила Яо Казанский институт культуры превратился в крупный университет с высоким рейтингом, несколькими институтами в его структуре. Институтом национальных искусств руководит доктор наук Гузалия Фазылзянова. А Михаил Константинович помнит восторженные глаза одухотворенной студентки на лекциях по истории искусства. Теперь это один из ведущих специалистов республики в вопросах развития национального искусства.

Михаил Константинович готовился к карьере теоретика искусства, но творчество все равно увело к себе. Яо стал реставратором живописи, участвовал в восстановлении шестидесяти крупных икон иконостаса Петропавловского собора Казани.  Под его руками они воскресли, обрели свой исконный цвет, засияли. В последние годы Михаил Яо работает в группе реставраторов казанского Зилантова монастыря. За годы реставраций в Казани приходилось просто спасать многие работы.

Однажды Михаилу Константиновичу в руки попалась икона XIX века. Интуиция подсказала, что под верхним слоем может быть другой образ. Год по сантиметру удаляли  поздние записи, и в конце открылся прекрасный образ пророка Гедеона, написанный в середине XVI века. Одной из самых трудных и азартных работ было восстановление сильно утраченной хоругви - двойной иконы XVIII века, написанной с двух сторон на изодранном холсте. Казалось нереальным  восстановление полуистлевшего холста: живопись была с двух сторон, нельзя дублировать на новую ткань, наложить заплаты. Пришлось вплетать в местах разрывов ткани к каждой нитке новые, потом их связывать специальными сложными узлами так, чтобы их не было видно с обеих сторон. Через полтора года работы дыры исчезли, края их стянулись, хоругви вернулся первоначальный облик.

Как-то принесли акварельный портрет арзамасской школы середины XIX века, одного из учеников Рафаэля Ступина. Это была интересная провинциальная школа, создававшая недорогие, доступные многим по цене портреты. Они донесли до нас образы простых людей из российской глубинки. На принесенном Михаилу Константиновичу разорванном темно-коричневом листе в намеках на портрет даже нельзя было понять, кто изображен, мужчина или женщина. Пришлось вспомнить химию. В процессе реставрации лист побывал в десятках ванн с разными растворами. Незнающий наблюдатель сказал бы, что вещь просто исчезает от этого. Но в конце открылся очаровательный образ небогатого чиновника тридцатых годов XIX века в вицмундире, сосредоточенного, видимо, не привычного позировать художнику. Работа реставратора старинных живописных работ – непрерывный  путь в неизвестное, не дает остановиться, манит. На пути реставрации приходится с каждой работой быть в ее далеком времени. Получается, что живешь не одну, а сразу две жизни.


А когда-то в 1984 году Михаил Яо организовал себе еще одну жизнь - «Клуб дальних путешествий». В Ленинграде прочел объявление в газете: «Продается шхуна в Петрозаводске». Позвонил. Шхуна оказалась трехмачтовым двенадцатиметровым судном 1956 года по цене половины «Жигулей». Миша копил на «Жигули», но появилась в семье «Добрая надежда», настоящий корабль с парусами, дизельным двигателем и романтическим бушпритом спереди. Капитан «Доброй  надежды» срочно сдал экзамен на водителя маломерного судна, и своим ходом через Онегу по Волге пошли вниз. Команда из пяти чудаков, сына Кеши девяти лет и капитана–искусствоведа каким-то чудом благополучно прошла больше тысячи километров до Казани. «Добрая надежда» отмерила потом не раз с Михаилом Яо всю Волгу снизу доверху, пересекла Каспий, с агитбригадой из 17 студентов на борту обошла Волгу и Каму с концертами в каждой прибрежной деревне и на полевых станах. А потом она состарилась окончательно, кильсон ее совсем сгнил, железо проржавело. Миша Яо сменил парусный корабль на ладью, точную копию русского корабля средневековья. В составе международной экспедиции «Золотой век» на этих гребных лодках прошел 10 морей от Азовского по всему Средиземноморью. В СССР  случилось ГКЧП, когда  экспедиция на ладьях «Вера», «Надежда» и «Любовь» шла вдоль берегов Италии. По советскому радио Ельцин приказал всем советским судам во всех морях спустить красный флаг СССР и поднять русский триколор. «Вера», «Надежда» и «Любовь» под ним и шли, удивляя морскую братию. Миша Яо спустил триколор, поднял красный со звездой, потом его спустили уже навсегда. Приказ сверху есть приказ.


В этой экспедиции на борт Мишиной «Веры» поднялись сотрудники колледжа искусств Генуэзского университета, завязалась беседа о проблемах Ренессанса. Итальянцы оценили знания русского моряка. Так завязалась дружба, а позже и сотрудничество. Яо читал на английском  курсы лекций в Генуэзском университете о проблемах итальянского Возрождения, сформулировал его достоинства и недостатки. Итальянцы встретили это с интересом, подискутировали и согласились.

Сегодня Михаилу Яо почти шестьдесят, он считает, самое время для нового его труда. Глобальная переоценка духовных ценностей в мире требует нового взгляда на старые догмы и авторитеты культуры. Культуру захлестнул китч, «искусство кухарок». И как никогда важно, чтобы настоящее искусство было бы увидено и услышано. Время уводит поколения в новые пространства, старое открывается им оттуда уже с новой точки обзора. Что они увидят? Что унесут с собой в будущее? Об этом рассказывает своим студентам казанский искусствовед Михаил Константинович Яо.