Журнал “Наш дом - Татарстан”

Почему татаро-башкирского художника привлекли Параджанов, Тарковский, Земфира, мать Тереза?

Зная обо всех регалиях народного художника Татарстана Абрека Абзгильдина, я ожидала столкнуться с этаким баловнем судьбы, представителем богемы: чуть надменным, в меру избалованным. Награды и вправду впечатляют. Но на пороге собственной мастерской меня встретил простой человек - открытый, прямодушный. Богемного лоска на нем нет и в помине. Он интеллигент, преданный своему делу без остатка, трудяга. Свое 75-летие отметил открытием персональной выставки в Национальной художественной галерее «Хазинэ».

Мастерская под стать хозяину: это скорее место жительства художника, чем место работы. На первый взгляд, все в творческом беспорядке, но приглядевшись, понимаю - все на местах, служит главному: созданию картины. Ведь про свой беспорядок творческие люди обычно говорят, что если хоть что-то изменить, убрать на другое место только одну вещь, то в хозяине обиталища изменится его внутренний настрой, особого рода гармония. Как бы там ни было, в центре мастерской неизменно стоит мольберт с набросками будущей картины.
Абрек Абзгильдин - художник самобытный, яркий. У него особый пластический язык, чувство цвета, ритмичность, орнаментальность композиции, огромный калейдоскоп образов, сюжетов, аллегорий. Но главным в его произведениях всегда остается Человек и его внутренний мир: красота души или, наоборот, пороки, страсти, порыв к свободе, талантливость. Описать его картины невозможно, их нужно видеть. Скажу одно, каждая картина Абзгильдина - послание. Ему есть что сказать людям, это особая черта старой художественной школы.

 Путь к призванию наперекор судьбе

- Абрек Амирович, кем вы себя считаете - башкиром или татарином?
- Кем себя считать - зависит не от нации, а от культуры воспитания. Я получил воспитание в русской школе, а потом в горном техникуме. Когда окончил семь классов, мать сказала: « Хватит штаны протирать, иди в техникум. Там стипендию платят, дадут обувь, оденут…». Я поступил в училище и поэтому к татарскому языку или к башкирскому отношения не имею.
Я вырос в русском маленьком городке типа наших Дербышек, тогда там было 35 тысяч населения, теперь около 40, ходил в русскую школу. Я имел чисто городское воспитание. Хулиганил, был свободным, а потом жизнь заставила пересмотреть стремления. Когда я учился в техникуме, начал рисовать стенгазеты, и чем больше этим занимался, тем больше влекло к этому виду искусства. Но учеба отнимала массу времени: шесть-семь месяцев за партой, потом несколько месяцев в шахте. Я все шахты Урала облазил с 14 до 18 лет. Хорошо себе представлял, что это такое. Когда окончил техникум, у меня была надежная профессия, я работал в очень хорошей бригаде. И мне хотелось трудиться. Я поехал на Север - отрабатывать свои знания. Единственная промашка была в том, что я не учел, что с Севера забойщиков не берут в армию. Шахтеры были на вес золота, и мне предстояло отработать три года. А в наше время служить считалось почетным делом. Если молодой человек не был в армии, с ним и девчата не общались. И вот я познакомился с девушками из военкомата, и они, можно сказать, по блату, помогли мне попасть в армию. Сначала, как водится, год в учебке, потом - два года служил в Казани.

- Когда же появилась тяга к изобразительному искусству?
- Уже в Казани, когда был в армии, познакомился с хорошим преподавателем и сбегал в самоволку на курсы в изостудию, которая была в Доме учителя. Это получалось только потому, что мы были «свободной армейской профессии» - готовили самолеты к полету. Форма у меня была техническая, не военная, поэтому милиционеры не всегда останавливали. Я, конечно, пытался бегать окольным путем, чтобы не задерживали. Как сейчас помню, зимой, в сорокаградусный мороз, чтобы обслужить самолет, надо было в три, четыре часа встать и несколько часов греть самолеты. И вот с аэродрома-то и сбегал на курсы, две-три остановки - и я уже на месте. Мне после армии как-то резко захотелось попасть в художественное училище, хотя профессия, как вы поняли, у меня уже была. Многие говорили: «Ну куда собрался? Закончил одно училище, тут же собрался во второе?». Это было неразумно. Я написал письмо матери, но она наотрез запретила поступать. Причина все та же: надо идти в горный институт, получать высшее образование. Все мои одноклассники пошли по этой стезе. Что делать? Пришлось готовиться к поступлению, изучать тригонометрию. Но все-таки вопреки материнской воле и даже назло судьбе я поступил в художественное училище.
В то время в училище стипендия была 14 рублей. Что можно было купить на эти деньги в шестидесятые? Нищета! Уже после окончания училища я попытался поступить в Московский институт имени Сурикова, экзамены сдал великолепно. Положенную программу шести лет закончил за пять. А все потому, что в Казани к этому времени у меня была жена и дети.

- Почему мама была против образования по линии искусства, она ведь сама актриса, играла на сцене Сибайского театра? Отец тоже был связан с театром?
- Да, мама была известной актрисой. Я вырос в артистической семье, другой жизни не знал. Мы жили в бараке, небогато. Но я матери за многое благодарен. Она всегда меня поддерживала, помогала, пока я учился. Позже, когда стал подрабатывать, стал уже ей помогать.
Отец тоже работал в театре, учился в Ленинграде на режиссерских курсах. Но его дважды забирали в армию, сначала на финскую войну, а потом на Отечественную. Он погиб в августе 1943-го. Единственное, что мне досталось от отца, - это материальная помощь: мне предоставлялась возможность учиться в Нахимовском или в Суворовском училище. Но всякий раз, как надо было подавать туда документы, вмешивались непредвиденные обстоятельства, и эта участь меня, к счастью, миновала. Не могу даже подумать о том, что мог бы стать военным. Все-таки не мое это призвание, в душе я не военный.
Мама воспитывала меня и мою младшую сестру одна на небольшую зарплату - 70-90 рублей в месяц. Нищета была страшная. Впервые я досыта наелся хлеба в 12 лет. Поэтому мама и отправила меня в горный техникум. Она знала, конечно, что я люблю рисовать, но ведь все хотят счастья детям, безбедного существования. Поэтому она мечтала, что я получу хорошую профессию и стану жить обеспеченно. А художник что? Мама-то всю жизнь была выездной актрисой. Месяц на гастролях, потом два-три дня дома, и потом опять месяц ждать ее приходится. Моя сестра в 11 лет вела полностью хозяйство, все умела делать. Пока мамы не было, мы управлялись сами, и дрова покупали, и даже соседям помогали, если кто нуждался.

 Творчество и культура - два сапога пара

- В ваших произведениях много национальных мотивов: праздник Сабантуй, народные поэты, художники, музыканты как татарские, так и башкирские…
- В душе я, конечно же, башкир, но учился и воспитывался как художник в Казани - все мое понятие о культуре связано с этим городом. У меня есть работы, посвященные Башкирии, например, Салавату Юлаеву. Я очень хочу их показать на выставке в Уфе, которая, надеюсь, состоится осенью. Готов предстать перед своим народом в качестве башкирского художника. Я не отказываюсь от своих национальных корней, просто вижу их по-своему, и в этом своем есть маленькая частичка того, к чему я прикоснулся именно как художник Абзгильдин, как внутренний художник. В этом для меня большая радость.

- Настоящее искусство не принадлежит одному народу или человеку, оно дано всему миру. И мне кажется, в каком-то смысле оно стремится выйти за рамки национальности. Однако для любого творческого человека его корни имеют огромное значение. Как разрешается это противоречие в творчестве?
- Знаете, как говорят? Бог один, но каждая нация осознает Бога по-своему. Национальные корни «выскакивают» несознательно, как бы ни хотелось их скрыть. Это закономерно, и в этом есть огромный духовный смысл. Но я считаю, что в человеке важна не столько национальность, сколько внутренняя культура, как он себя воспитал. И в Москве, и в Казани я всегда старался восполнить нехватку образования. Я вобрал многое из европейской культуры. Художник не может быть свободен от общекультурных ценностей, хотя у меня много знакомых, которых это мало интересует. Им важна абстракция. Но такое искусство, строго говоря, становится бессодержательным. Примеров тому множество, когда молодой талантливый художник, в угоду моде, начинает «творить» пошлые, на грани извращенности картины, зарабатывая при этом огромные деньги. Но я искренне надеюсь, что со временем это проходит.
Современные молодые художники очень отличаются от художников предыдущих лет. Они очень часто разбрасываются, хватают «по верхам». Это ненастоящее, напускное. Чтобы художнику сформироваться, нужны годы кропотливого труда. Это путь, и его надо пройти. Нужно найти что-то свое, свою радость привнести - только это интересно.

Самопожертвование

- Путь художника - это путь самопожертвования, вы согласны с этим?
- Многие мои друзья-художники живут богато и припеваючи, бывает, человеку все улыбается. А иногда и художник талантлив, и вроде бы успешен, и то, что он пишет, нравится, и сам он - участник больших выставок, и награды имеет. Но известность и достаток приходят в его жизнь через кропотливый, а часто каторжный труд. Но именно он и приносит счастье…

- Если вспомнить жизнь великих людей, того же писателя Достоевского: какую тяжелую жизнь прожил, а ведь был гений. Всем известный Ван Гог, чья картина «Подсолнухи» вошла в книгу рекордов Гиннеса как самая дорогая, стоимостью более миллиона долларов, умер в нищете. То же самое можно сказать и о Модильяни… Призвание проверяется готовностью человека пожертвовать всем ради своего искусства?
- А вот Пабло Пикассо, к примеру, вообще не нуждался в деньгах, был признанным художником. Судьба у каждого своя, индивидуальная. Это не значит, что художник не может продавать свои картины. Призвание и заработок не противоречат друг другу. Если бы наши художники умели себя преподнести, имели бы коммерческую жилку, то Запад больше бы знал их имена. Но жизнь Достоевского меня научила любить себя в искусстве. Главным является творчество, остальное второстепенно.

- А как складывалась ваша жизнь? Ведь можно сказать, что на творческую стезю все-таки удалось выйти - известный, признанный художник, есть плоды творчества…
- Да, плоды есть. Но в жизни всякое было. За плечами два брака. Жизнь художника никогда не бывает легкой. Я прожил 12 лет в общежитии цирка вместе с семьей. Временами жили очень тяжело, у жены всегда было слабое здоровье, больное сердце. Начиная со второго курса подрабатывал: занимался оформлением, мозаикой. Бывало, за лето зарабатывал до двух тысяч, семьсот брал с собой на новые заработки, остальное детям оставлял. Когда сыну было 15, пришлось срочно отправлять его на учебу в Москву: по-другому нельзя было уберечь от влияния улицы. А через два года после этого жена умерла. Сын вырос в каком-то сиротском состоянии, хотя его я часто навещал. Теперь вот понимаю, что закономерного влияния на своих детей я, к сожалению, не имел. Сейчас живу с дочерью моей второй жены и с внучкой. Все мои заботы о них, особенно о внучке. Я не могу их оставить, хотя есть много приглашений в другие города.
Кроме того, мне доверили руководство Казанским отделением творческой мастерской Академии художеств, которую возглавляет Зураб Церетели: вот уже третий год этим занимаюсь. Сегодня открываем выставку нашей очень талантливой ученицы. Моя жизнь насыщена во всех смыслах этого слова.

Философ с кистью в руке

- Вы окончили институт имени Сурикова в 32 года. Это уже зрелый возраст, пора свершений, как его еще называют.
- Да, это был мой выбор, я до него дозрел. Зато учился 10 лет непрерывно, не поднимая головы. Другого пути я для себя не видел.
Сейчас художнику очень трудно приходится. То, чем я занимаюсь, по большому счету никому не нужно. Востребованы дизайнеры, декораторы, оформители - обществу не до высокого искусства. Народ совсем другого рода, более меркантильный, распущенный. Это в стране от безделья. Жизнь легкая, трудностей преодолевать не приходится. Поэтому меняется сама культура. Художнику приходится угождать низким вкусам. А если человек занимается действительно чем-то стоящим, то ему сложно выжить. Творческая интеллигенция как прослойка общества с каждым годом все тоньше и тоньше.

- В ваших картинах часто встречаются религиозные мотивы. Вы человек верующий?
- Я скажу так: чем дольше живешь, тем больше верующим становишься. Я никогда не был религиозным, но сейчас перед едой всегда благодарю Господа. Да и сама жизнь учит тому, что жить надо, веруя в Господа, внутри себя, в сердце.

- Почему вас привлек образ матери Терезы?
- Эта женщина меня восхищает! Такое самоотречение! Весь мир в ее руках, она может делать все, что угодно, а она спасает тех, кто даже неизвестно, кем станет, всякое отрепье.

- А чем привлекла принцесса Диана?
- Через год после ее смерти я был в Париже. И был потрясен тому, что при входе в туннель, где она погибла, в знак памяти была установлена золотая маска принцессы. Я подумал: «Французы установили маску, а я свободный художник, тем более могу нарисовать ей свою картину». У меня несколько работ, посвященных леди Ди. Есть мечта подарить одну из них сыновьям принцессы.

- У вас есть картина «Посвящение Параджанову и Тарковскому». Почему они вместе стоят?
- Я очень любил Тарковского, но и Параджанов тоже большой художник, философ, удивительный человек. Своим творчеством заставлял людей задумываться над серьезными вещами. Параджанов и Тарковский - две абсолютно непохожие судьбы, а прожили жизнь в одной горечи. Вот эту горечь я и стремился показать на холсте. Интересно, что холст изначально нашел во дворе: на нем было три дырки. Думал, цветы изображу. А через год родилась идея: на одной части изобразить Тарковского, на другой - Параджанова, третья - символическая. Не заказывал специально ничего и формат подошел. Как после таких совпадений не начнешь верить в провидение?

 - А Земфира, чем она интересна художнику?
- Я влюбился в голос Земфиры с первых секунд, как его услышал. У меня должна была быть выставка в Уфе, и я решил написать Земфиру так, как ее чувствовал. Для этого читал все, что о ней было написано. Потом уфимские журналисты спрашивали, откуда я ее знаю? Мне хотелось изобразить ее так, будто вторая ее часть, которая как тень, копается в чужой боли. И эту боль она и несет людям.

- В ваших картинах много аллегорий и символов. Вы увлекаетесь философией?
- Нет. Это природное чувство, и к тому же жизнь заставляет смотреть на вещи с философской точки зрения. Я уже многих похоронил. Бывает, смотришь умирающему в глаза, а там бездна глубины человека. Он и выразить это не может, хочет что-то сказать, а не может или не хочет, потому что не поймут. Вот за него и додумываешь, пытаешься понять, что же такого он хотел сказать тебе. Чувствуешь себя нечеловеческим существом… Это чувство диктует выбор тем.
Судьба художника и то, что он рисует, неотрывны друг от друга. Когда художник обобщает или сопоставляет, когда рождаются образы, то всплывает только то, что действительно волнует и по-настоящему интересно. То, что не нравится, поперек души, не пойдет. Хоть умри, а рука не двинется.

- Что для вас значит ваше искусство?
- Для меня это все! У меня нет никакой другой надежды, кроме того, что я делаю. И чем тоньше я делаю свою работу, тем большее удовлетворение чувствую. Это призвание, склад души. Это и счастье, и радость, и внутреннее состояние. Что из этого получается и кому все это нужно, я не знаю. Иногда смотришь на все свои картины и думаешь: «Куда все это? Может, все сжечь?» Но картины, как дети, если их кто-то приобретает, радуешься, а если они остаются с тобой, тоже счастлив. Художник должен чувствовать себя хозяином своих творений - это такой закон.

Василина УСАЧЕВА
Фото из архива Абрека Абзгильдина