Об Ассамблее

Вильям БОГУСЛАВСКИЙ

(Окончание. Начало в №1(6)2002 г.)

    Еще громыхали колеса, когда он поднял голову. Внезапно стало совсем тихо, на последнем вагоне, удаляясь, светился красный огонь фонаря.
    Генрих с трудом поднялся. Потрогал подбородок – саднило. Вытер налипший на щеку песок. Ладонь стала мокрой, понял – от крови. Заныла в колене нога. Он сделал несколько шагов – боль усилилась. Теперь болела и рука. Он ощупал ее – локоть распух и плохо сгибался.
    Тяжело хромая, Генрих медленно двинулся вслед ушедшему поезду. Ноги путались в густой траве, попадали в рытвины, он взобрался на насыпь и заковылял по шпалам. Так идти было легче. Но больше, чем боль от ушибов, жгла его нестерпимая обида. "Теперь, что бы ни случилось, – с горечью думал он, – ни одна живая душа не узнает, что я немец. Только бы добраться до военкомата. Если бы не этот Вовка, всё бы уже решилось. А ведь испугался расспросов. А чего было пугаться!? Сколько эвакуированных, отставших от эшелонов, как Вовка этот! Вовка Козлов из Дарницы под Киевом... Решил, что друга себе нашёл, и зачем я стал ему рассказывать? Расслабился, забылся. Эх, дурак, дурак!!!"
    Он шёл и шёл. Боль в ноге утихла, а невеселые мысли назойливо вертелись в голове.
    Далеко за полночь его сломила усталость, страшно захотелось спать. Он сошёл с насыпи и похромал по скошенному полю, пока не наткнулся на стожок соломы, разгреб его, забрался поглубже и сразу же уснул.
    Проснулся он от холода и сырости: солома была мокрой от росы. Над землёй стелился серый предрассветный туман.
    Генрих, дрожа окоченевшим телом, заспешил к железнодорожной насыпи, взобрался на неё и снова пошёл по шпалам.
    Уже взошло высоко солнце, когда он  увидел семафор.
    Это был маленький полустанок. Укатанная широкая дорога пересекала железнодорожное полотно и убегала в степь.
    По обе стороны   путей торчали вверх полосатые шлагбаумы с броскими неуклюжими надписями "Берегись поезда".
    Генрих вышел на дорогу, миновал шлагбаумы и свернул направо, где был маленький бревенчатый домик и рядом с ним товарный вагон без колес.
    Перед вагоном девушка в длинном мужском пиджаке мела площадку.
    – Как отсюда к военкомату добраться? – обратился к ней Генрих.
    – Вот дорога, прямёхонько, – и она показала рукой. – Далековато, километров тридцать, чуть меньше.
    – Тридцать? - переспросил Генрих. Постоял немного и пошёл.
    – Ты подожди, – окликнула его девушка, – чего пеши идти. Скоро из совхоза через переезд подводы пойдут, попросишься, возьмут тебя.
    Генрих вернулся. В стороне от вагона лежали сложенные штабелями старые шпалы, он взобрался на них, сел, уставился на дорогу.
    Всё это время  он не переставал размышлять, как рассказать о себе в военкомате наиболее правдоподобно и убедительно. Та биография, которую он придумал раньше, никуда не годилась. При детальном расспросе легко было запутаться и наплести несуразицу. Его бы сразу уличили и в чем-то заподозрили. "Нет, и держаться надо уверенно, даже нахально. Как этот Вовка, Вовка Козлов из Дарницы под Киевом!"
    Он заново сочинял свою легенду, расцвечивая её правдоподобными деталями из того, что он услышал от женщины из Златополя и от Вовки, Вовки Козлова, так поразившего его воображение.
    Он взвешивал, прикидывал, и ему казалось, что он всё предусмотрел, и никакие вопросы не застигнут его врасплох.
    Сидел он долго. Из домика вышел железнодорожник, неся на руке жезл, прошёл вдоль полотна. Девушка тоже появилась, направилась к переезду и опустила шлагбаумы.
    Издалека глухо донёсся паровозный гудок. Слева из-за леса показался паровоз, а вскоре Генрих увидел и весь состав. Нарастал гулкий стук колёс. Поезд с шумом ворвался на тихий полустанок, выходя на первый путь. Генрих поднялся. Это был воинский эшелон. Пронеслись на открытых платформах какие-то двуколки с поднятыми дышлами, машины, затянутые брезентом, замелькали, сбавляя ход, товарные вагоны, и поезд остановился. В открытых дверях вагонов стояли военные, многие сразу же спрыгнули на землю.
    Уставясь неподвижным взглядом на военных, Генрих как завороженный пошел к ним. Остановился возле группы, весело разговаривающих, солдат. Они не обратили на него внимания, и он пошел вдоль эшелона дальше.
    В проёме открытой двери одного из вагонов, свесив ноги, сидел молодой парень лет двадцати пяти. Был он в пилотке, сдвинутой на затылок, и в майке. На коленях у него лежала гимнастерка, и он подшивал к ней белый подворотничок. Парень посмотрел на Генриха, встретился с ним взглядом и весело подмигнул. Генрих остановился, замер, опустив руки, и слабо ответно улыбнулся приветливому лицу человека.
    – Что, браток, потерял? – спросил тот Генриха.
    – Возьмите меня с собой, – сделав к нему шаг, тихо сказал Генрих
    – О-го-го! – раскатисто засмеялся парень.
    – Возьмите, – снова повторил Генрих. - Мне всё равно скоро в армию идти.
    – Это положим. Молод ещё.
    – Нет, я хочу на фронт, возьмите меня.
    – А что ты на этом разъезде делаешь?
    – Я отстал от эшелона. Мы эвакуировались из Дарницы под Киевом. Мой отец работал на Дарницком вагоноремонтном заводе инженером.     Теперь он на фронте. Мы с матерью уехали в эшелоне с заводским оборудованием. По дороге я побежал на базар, а эшелон ушел. Теперь я один, и не знаю, как своих отыскать.
    Парень, повернувшись, крикнул в вагон:
    – Гончаренко, не спишь? Иди, я тебе земляка нашел.
    – Слушаюсь, товарищ старший сержант!
    В дверях появился рослый, плотный, бритоголовый солдат. Щекастый, с большими карими глазами, он спрыгнул на землю, из под густых черных бровей, осмотрел Генриха.
    – Ты, земляк, звидкиля будеш?
    – Я из Дарницы, под Киевом.
    – Шо ж ты по-украински не говорыш? Земляк! – Десятая вода на киселе! А из Киева ты давно? Як там Киев?
    – Недавно. Бомбят Киев.
    – От, гады, бомбят! – и он длинно выругался.
    К двери подошёл ещё один небольшого роста рыжеватый солдат.
    - Товарищ, старший сержант, - обратился он, - ещё долго стоять будем?
    - Встречного, видать, ждут, - ответил тот, надевая гимнастерку.
    - Де цэ ты себе так обидрав? - спрашивал Генриха украинец.
    - Это? - Генрих потрогал лицо, - я с вагона прыгнул и упал. Поцарапался немного.
    -Прыгать нэ можеш.
    Старший сержант поднялся, застегнул гимнастёрку на все пуговицы, аккуратно расправив на себе складки. Генрих смотрел ему в лицо.     Теперь оно было строгим и даже суровым
    - Возьмите меня с собой, - заглядывая ему в глаза, повторил Генрих, - я вместе с вами буду бить фашистов. Я бы их руками давил, столько у меня зла на них. Возьмите меня с собой. Я буду всё делать, что вы скажете. Я вам во всём помогать буду.
    Украинец похлопал Генриха по плечу:
    - А землячок почуваеться. Запорожский дух е! И знав, до кого обратиться.
    - Брось зубы скалить, - оборвал его старший сержант.
    - Возьмите! - обращался Генрих.
    Из вагона спрыгнули ещё несколько солдат. Они окружили Генриха, расспрашивали его, переговаривались между собой.
    - Зовут Вовка, Владимир, а фамилия моя Козлов.
    - Товарищ старший сержант, - обратился один из солдат, - ваш тёзка, тоже Владимир.
    - Как зовут? - переспросил старший сержант.
    - Владимир Козлов.
    - Правильно. Я тоже Владимир. Старший сержант Владимир Терехов. Будь здоров, тёзка. Все обойдется, не пропадёшь!
    Через полустанок, по другую сторону эшелона, не останавливаясь, прогромыхал состав,
    - В вагон! - крикнул старший сержант.
    Солдаты оставили Генриха, только бритоголовый украинец продолжал стоять возле него.
    - Товарищ старший сержант, - обратился он, - може возьмём хлопца? Добрый хлопец! Вин тут пропадэ, куды ему деться?
    - А мне чтоб начальство шею намылило?
    - Може обойдется. А то десь высадим.
    - Разговоры! Давай, Гончаренко, в вагон!
    Солдат тронул Генриха за плечо, кивнул, словно бы прощаясь, неторопливо подошел к двери, взялся за висячую щеколду, подтянулся на ней и забрался в вагон.
    Генрих стоял на опустевшей платформе, подняв лицо к двери.
    Поезд медленно тронулся.
    Старший сержант смотрел на одинокую фигуру, видел скорбно опущенные плечи, порванный пиджак, рассыпавшиеся светлые волосы, узкое лицо с темной ссадиной во всю щеку, по мальчишески тонкую шею. К нему были обращены ясно-голубые молящие глаза. И они вдруг странно заблестели, наполняясь слезами...
    - Эй, ты! - резко крикнул старший сержант, - давай сюда!
    Как подхваченный ветром, Генрих рванулся к двери. К нему потянулось несколько рук...

    - Вовка, бегом сюда! - сквозь шум голосов и прерывистого визга пилы услышал Генрих. Он поднял голову. В шагах двадцати от землянки командного пункта стоял комвзвода старший сержант Терехов, лейтенант Володин и старшина Маркин.
    Генрих вогнал в дерево топор и, на ходу вытирая рукавом раскрасневшееся лицо, побежал на зов старшего сержанта.
    Он остановился перед всеми и вытянулся по стойке смирно.
    Лейтенант, обращаясь к старшине, продолжал говорить:
    - ...выясните и мне доложите. Чтобы картина была ясная - до одного патрона.
    - Доложу, - без особого воодушевления пробубнил старшина.
     - Ваш протеже? - кивнув на Генриха, спросил лейтенант Терехова. - Привыкает?
    - Солдат исправный, руки у хлопца есть.
    - О нём в полк надо будет доложить, - заметил лейтенант и, повернувшись, не спеша пошел вдоль траншеи
    - Лошадьми приходилось править? — спросил Генриха Терехов.
    -Так точно, приходилось, товарищ старший сержант, - бойко ответил Генрих, - в колхозе летом работал.
    - Ты вот что, - пробасил Маркин, повернув к Генриху свое большое, точно вырубленное из красного кирпича лицо, - бери вон телегу и езжай в село. Был там? Ну вот, значит, доезжаешь до конца улицы и берешь влево. Там за садиками, где крайняя хата, в балочку спустишься, увидишь траншеи и часовых. Найдёшь младшего лейтенанта Безуглова и скажешь, что ты от старшины Маркина. Пусть подымет накладные, там мне кое-что причитается. Нагрузишь телегу и сюда. Разобрал?
    - Все понятно! - отчеканил Генрих.
    - Повтори, - приказал Терехов.
    Генрих повторил.
    - Потом вот что, - потянул Генриха за рукав старшина, - иди за мной, я тебе дам два бачка и ведро. В селе найдешь кухню и отдашь повару. А на словах передашь - Маркин всё достанет.
    Генрих пошёл за грузно шагающим старшиной. По другую сторону КП стояла телега, запряжённая парой гнедых низкорослых лошадей. С телеги два солдата переносили ящики в траншею.
    Генрих помог им, дождался пока старшина принес свои бачки и ведро.
    - Назад будешь ехать, соблюдай осторожность. Боеприпасы везешь, понял!?
    - Так точно, товарищ старшина, - лихо отозвался Генрих.
    Он уселся на передок телеги, свесив ноги. Дёрнул вожжи, причмокнул, объезжая горы навороченной земли, и погнал лошадей по выбитой в две колеи дороге, тянувшейся прямо через скошенное клеверное поле. Скоро исчезли из вида траншеи, вокруг расстилалась степь, вся в разливе осенних красок. Далеко слева сплошной бурой стеной выделялись неубранные подсолнухи. Впереди, за чернотой вспаханной на озимь земли, в желтизне, золоте и багрянце, кудрявился лес.
    Генрих оглядывался по сторонам, на лице у него играла веселая улыбка. Всё было хорошо: и степь, и голубое ясное небо, и пригревающее спину солнышко.
    "Мне доверяют, - радостно думал он, - мне доверили привезти боеприпасы. Никого другого не послал Терехов, а меня выбрал. Вот это человек! Повезло мне здорово! А тогда, вначале, сколько неприятностей у него было. Отчитывали его как маленького, а он отстоял. Это человек!"
    - Но! - покрикивал Генрих, хлопая вожжами по спинам лошадей.
    Он вспоминал, как первое время боялся, что не откликнется на новое имя. А потом привык, как будто его на самом деле зовут Вовка, Вовка Козлов из Дарницы.
    А после случая на речке к нему стали как-то иначе относиться. Ничего, правда, особенного и не произошло. Несмотря на холод, они ходили на речку купаться. Ленька Названов из их взвода, москвич, показывал, как плавать стилем кроль.
    Генрих барахтался в узкой речушке, вспоминая Волгу.
    - На кроль не похоже, - сказал он Названову.
    - Ты что, телок необученный, понимаешь, - вспылил Ленька, - Я у настоящего тренера учился.
    Генрих не обиделся.
    - А ты сумеешь двадцать секунд пробыть под водой, а потом вынырнуть и крикнуть - я? - спросил он Названова.
    - Я то сумею!
    Их окружили купающиеся, среди них и Терехов.
    Названов полной грудью набрал воздух, и его голова ушла под воду.
    Генрих мысленно сосчитал до двадцати и громко спросил:
    - Кто трепло?
    - Я! - вынырнув из воды, во всё горло заорал Названов.
    Все хохотали, а он, раскрыв рот, вертел удивлённо головой.
    - А ты шутник, оказывается, - хлопая Генриха по плечу, смеялся Терехов, - люблю таких!
    "Вот боеприпасы привезу, - загадывал Генрих, - пойду с Тереховым стрелять. Старший сержант, хоть и погоняет хорошенько, но по одному его слову любо-дорого и бегать, и ложиться, и ползать по-пластунски. А винтовку... Разбуди среди ночи, без ошибочки отчеканю: стебель, гребень, рукоятка..."
    - Но!
    За это время было одно событие, заставившее Генриха снова насторожиться и остро почувствовать опасность, которая, как ему показалось, уже больше не висела над ним.
    В их расположении находилась артиллерийская бригада. Генрих так ничего бы и не узнал, если бы как-то вечером в землянке Терехов, легко сходившийся с людьми, не стал рассказывать Русанову, что он познакомился с сержантом и тот ему пожаловался, что у них в расчёте было два немца, из Поволжья, оба колхозника. По словам сержанта, они таскали пушки, как кони, вроде хорошие ребята, а появился человек из особистов, и немцев убрали. Увезли в неизвестном направлении. И ещё предупредили, поменьше об этом говорить. Потом, оказывается, всех наших немцев с фронта убирают.
    Генрих как стоял, так и замер, слушая то, о чём рассказывал Терехов. Его отец ушёл на фронт добровольцем и воевал, об этом были его первые письма. Втайне Генрих даже представлял себе, рисовал картины, что, может, где-то в боях встретится с отцом. И как это будет здорово. Мечты, грёзы... Где теперь отец?
    - Мне приходилось работать с немцами, - сказал тогда Русанов, - в типографии у нас наборщик Вульф - высокий профессионал. Вообще по России полно немцев...
     - А я считаю, - торопливо вмешался Лёня Названов, у которого на все было готовое мнение. - Троцкистско-бухаринский блок был долго не разоблачённый. Так и немцы, их теперь выведут на чистую воду.
    - Ерунду, как всегда, ты, Лёня, говоришь, - сказал Витя Халицкий, - а по-моему, все просто. Убрать и правых, и виноватых. Примитивно, зато никаких проблем.
    - Расхваливал тех ребят старшина, - сказал Терехов.
    Кто-кто, а Генрих не вступал в эту дискуссию. Для себя он ещё больше уяснил, что надо держаться как можно осторожнее, чтобы не вызвать даже маломальских подозрений...
    - Но! - покрикивал он на лошадей, - стараясь отогнать грустные мысли.
    Телега, качаясь на ухабах, въехала в село, появившееся сразу за балкой. По сторонам дороги, запылённые голые вишнёвые деревья, за плетнями белые мазанки под соломенными крышами. Среди деревьев Генрих заметил тонкие стволы зениток. На обочине дороги стояли три автомашины с прицепленными позади пушками-сорокапятками.
    Кухню он искал недолго. Увидел её в глубине садика возле одной из хат. Трава между деревьями была изъезжена и вытоптана, плетень разобран.
    Генрих оставил лошадей на дороге, схватил бачки и ведро и побежал к кухне.
    - Кто здесь повар? - обратился он к расположившимся под деревом солдатам.
    - Нема повара, - ответил ему, сидящий на снарядном ящике, маленький щуплый человек в выцветшей гимнастёрке, - Ты шо хотел?
    - Старшина Маркин велел передать повару вот эти два бачка и ведро.
    - Кидай тут.
    Генрих помедлил.
    - Мне ему и сказать кое-что надо.
    - То жди. Скоро будет.
    Человек повернулся к солдатам: они смотрели на него с выжидающими улыбками. Вид у парней был необыкновенно молодцеватый. Особенно выделялся широкоплечий парень в заломленной набок пилотке, из-под которой картинно выкручивался смоляной чуб.
    - Я ж вам и говорю, – многозначительно, как видно продолжая разговор, сказал маленький человек, - разведчик глаз должен иметь, как шило, вострый, и соображение вот тут, - он пальцем постучал по лбу, - нема - считай калека. Вы хоть и орлы с виду, а в разведывательном деле я б вас за халяву заткнул.
    - Давай к нам, примем, - весело сказал один из солдат.
    - Нельзя, ездовой при кухне, - вздохнул человек, - врачи приписали обоз. Рука им моя не понравилась.
    Он вытянул левую руку, она была неестественно согнута в кисти и двух пальцев, мизинца и безымянного, не было.
    - Польский полковник откусил, - совершенно серьёзно сказал человек.
    - Ха-ха-ха! - дружно захохотали ребята.
    - Я этими руками, шо хошь сделаю. Печку поставлю - гудеть будет. Крышу покрою - капля не затечёт, а шо малярные работы, то тут мне равных нема.
    - А как же полковник, не побрезговал? - подмигивая остальным, спросил чубатый солдат.
    Человек усмехнулся, по обветренному загорелому лицу побежали мелкие морщинки.
    - Эх! Так тому и быть, чтоб вы с голоду не померли, пока повара нема. Расскажу. Сперва только закурим, разведчики!
    Ему протянули несколько кисетов. Он неторопливо свернул цигарку, с наслаждением затянулся и, хитровато щурясь, поглядывал на своих слушателей.
    - В двадцатом годе вы ещё под стол бегали, а я уже был бравым парнем. В дивизии Котовского воевал. Крошил врагов советской власти налево и направо. Шо конь у меня был, шо я - глядеть, не наглядеться - картинка. Девка, бывало, какая меня увидит, то всё уже. Так за мной и ходит. Так-то дело было. Стояли мы под местечком Капычинцы, вызывает меня командир и отдает приказ. Ты, Петренко, ростом маленький, всюду проникнешь, ночью пойдешь в разведку, а шоб утром я уже знал расположение противника.
    - Так, - говорю, - будет выполнено. - Дожидаю ночи, а ночь была тёмная, ни хрена не видать. Иду, вижу, хаты светятся. А я себе маракую...
    Неожиданно один из солдат вскочил и, глядя вверх, как-то боком пробежал к середине двора. За ним подхватились другие.
    Все смотрели в небо. Теперь и Генрих услышал нарастающее гудение моторов. Сквозь ветви деревьев ничего не было видно, и он бросился вслед за солдатами.
    - Воздух! - пронзительно закричал кто-то.
    К ним подбежал ездовой.
    - Может, стороной идут!? Ото паразитские души! Треба Ивана разбудить, а то сонного еще накроет, - и он кинулся к хате.
    Генрих увидел самолёты. Их было шесть. Они шли двумя звеньями: одно за другим. Нарастал низкий тяжёлый гул.
    Генрих растерянно смотрел на чёрные силуэты, медленно увеличивающиеся на глазах. Он не испытывал страха, и больше всего был поражён тем, с каким испугом бросились врассыпную люди.
    Где-то далеко, потом вблизи торопливыми хлопками ударили зенитки. В гул самолётов ворвалась длинная пулеметная очередь.
    Вдруг Генрих увидел своих лошадей. Всполошённые стрельбой, они понесли. Генрих стремительно через сад рванулся им наперерез, но не догнал. Оглушающе, пронзительно завизжала бомба. Испуганные лошади повернули с дороги и, как слепые, врезались между деревьями, телега застряла, лошади, дыбясь и храпя, забились в постромках.
    Генрих упал на землю. Ухнул взрыв, и, одновременно, снова короткий пронизывающий свист и сотрясающий грохот почти рядом. При каждом новом свисте Генрих, цепенея от ужаса, изо всех сил вжимался щекой в жесткую землю...
    Потом стало тихо, точно все вымерло вокруг.
    Он приподнялся и сел. В клубах пыли и едкого дыма яичным желтком плавал дрожащий диск солнца.
    Генрих потёр щеку и встал, нетвердо ступая, направился к телеге. Остановился возле лошадей. По их запыленной шерсти частыми волнами пробегала дрожь.
    Теперь Генрих окончательно пришёл в себя и осмотрелся.
    На улице появились люди. Впереди на дороге он увидел воронку. В саду вблизи ещё одну. Всматриваясь и убыстряя шаг, он пошёл к тому двору, где была кухня. Несколько опалённых деревьев лежали на земле. Чёрными кустами топорщились вывернутые корни. Почти на том самом месте, где сидели солдаты, ещё дымилась воронка. Выливалась на траву жидкая каша.
    Появились солдаты. Чубатого Генрих сразу не узнал. Был он запорошен землей, без пилотки, рукой прижимал плечо, весь рукав гимнастёрки потемнел от проступающей крови.
    Двое солдат положили кого-то под деревом, накрыли плащ-палаткой, сняли пилотки.
    Генрих пошёл было к ним, но только сейчас вдруг увидел возле распахнутых дверей хаты лежащую на земле маленькую фигурку. Над ней в одной нательной рубашке стоял человек.
    Генрих остановился рядом.
    - Эх, Петренко, Петренко, - обращаясь к убитому, глухо повторял человек, - чего ж ты бежал!? На смерть бёг!
    Пусто смотрели в небо остекленевшие глаза, безжизненно была отброшена рука с изогнутой кистью без двух пальцев...
    Генрих вернулся к лошадям, торопливо погоняя их, проехал на край села, к балочке. Нагрузил боеприпасы и в объезд, нижней улицей, погнал лошадей.
    Не доезжая до траншеи, он на дороге увидел Терехова.
    - Вовчик! - ещё издали кричал тот. - Вовчик! Попал в оборот, живой - здоровый! Ну, я за тебя страху нахватался.
    Генрих пытался улыбнуться Терехову, но губы его растянулись в болезненную гримасу.
    - Там ездового убило, ещё одного разведчика...

    В середине сентября 1941 года на линии Белополье - Лебедин - Красноград - Новомосковск интенсивно возводились оборонительные сооружения. Фронт находился относительно далеко. Широким полукольцом по Днепру до Киева, по Десне до Бахмача и Конотопа войска Юго-Западного фронта вели кровопролитные тяжелейшие бои. Сводки информбюро приносили вести о стойкости и мужестве советских воинов, защищавших столицу Украины, а в трёх километрах от села Рощаховка, на линии Белополье - Красноград вгрызались в чернозем бойцы, готовящиеся к обороне.
    Никогда Генриху не приходилось столько работать. Руки его поначалу вздулись водянистыми волдырями, но потом волдыри сошли, и ладони, как панцирем покрылись жесткими мозолями.
    Генрих ловко орудовал саперной лопаткой, не отставая от других.
    Зигзагами уходили вдаль траншеи, строились блиндажи, рылись ходы сообщений между землянками и стрелковыми ячейками.
    Работе, казалось, не будет конца. И только вечером - короткая передышка.
    После ужина никто в землянку не пошёл. Было ещё светло, по низкому небу тянулись с запада обрывки туч.
    - Ещё, гляди, дождь будет, - взглянув на небо, заметил старший сержант и протянул Генриху конец ремня, - держи крепче!
    Генрих взял пряжку, а старший сержант, притягивая к себе ремень за другой конец, неторопливо стал править на нём узкую бритву с деревянной ручкой
    - Эта бритва отцу моему служила и мне послужит, - рассуждал Терехов, - подарил мне её отец, когда я на финскую шёл. Сталь очень хорошая. За всё время только раза два её на брусок брал, а то на ремень - и бреет, что надо. Щетина, видишь, какая у меня - проволока.
    Терехов, пристроившись на полене, установил перед собой маленький квадратик зеркала, начал мылиться.
    Генрих поглядывал по сторонам. От землянки до траншеи из чёрной земли торчали зелёные островки не вытоптанного клевера, повсюду рыжая     сосновая кора, белели оставшиеся после обтёсывания брёвен щепки, стружки.
    Слева, на куче веток, разлегся Коля Гончаренко, в руке у него дымилась цигарка, он смотрел в небо и протяжно выводил украинскую песню:
    - Зэлэный гай густэсэнькый, нэначэ справжний рай...
    - Эй ты, артист! - крикнул ему Виктор Галицкий, - перестань выть.
    Но Гончаренко не обращал на него никакого внимания.
    Галицкий приподнялся, взял комок земли и швырнул им в Колю.
    - Пускай поёт, что он тебе мешает! - хмуря морщинистое лицо, прикрикнул на него Русанов Иван Филиппович - самый пожилой солдат в их взводе. На гражданке Русанов работал в типографии наборщиком, он русский, но жил на Украине. Должно быть, унылая песня напомнила ему о чём-то своем.
    - Поёт!? Кота за хвост тянет, - сказал Галицкий и снова сел на чурбан. Перед ним на бревне - противотанковое ружьё, ПТР, оно одно, да и то что-то в затворе заедает. Виктор орудует пассатижами, напильником. Потом щёлкает спусковым крючком.
    - Порядок! - кричит он Терехову и тут же снова обращается к Коле. - Эй, артист. Бери свою пушку!
    Коля быстро вскакивает, расплываясь в добродушной улыбке, бежит к Виктору.
    Весит ружьё килограмм двадцать, но Коля его таскает и легко с ним управляется.
    Виктор взял лежащий на бревне дюралевый портсигар, закурил и тут же острием ножа на его крышке продолжил вырезать начатую картинку.     Изображал он бой: танк стреляет, снаряды рвутся, пикирует самолёт, бегут маленькие фигурки людей.
    Вообще Виктор Галицкий мастер на все руки, несмотря на свои двадцать четыре года, он человек бывалый. ФЗУ окончил, работал на стройке, поступил в политехнический институт и со второго курса пошел в армию. Терехов относился к нему с большим уважением и говорил полушутя-полусерьезно, что после войны мы перед Витей будем шапки ломать, а он на нас и не глянет. Сильно умный, да вот беда, горячий.
    Портсигар в руках у Виктора привлёк внимание Лёни Названова. Он подошёл, разглядывая его то с одной, то с другой стороны, и с многозначительной важностью заметил:
    - Движется дело, неплохо получается!
    Лёня Названов - любитель поговорить, посоветовать. То ли профессия наложила на него свой отпечаток (он работал продавцом в громадном, по его словам, промышленном магазине), то ли он чувствовал себя столичным человеком среди провинциалов, но в любой разговор он включался тут же, - У моего заведующего, - акая говорил он, - был серебряный портсигар, скажу тебе, настоящее произведение искусства. Женщина нарисована - красавица, а хвост рыбий. Русалка. Сюжет, конечно, плоский, но как сделано!
    - Не каркай под руку, - проворчал Галицкий, - я баб живых люблю.
    Названов постоял ещё немного возле него и пошёл к Генриху и старшему сержанту.
    - Ну, как? Свыкаешься с нашим житьём? - спросил он Генриха.
    - Да, - сказал Генрих
    - Ничего, с нами не пропадёшь, - сказал Названов и покровительственно похлопал Генриха по плечу.
    Первым приближающиеся со стороны КП три фигуры военных заметил Русанов.
    - Владимир! - позвал Иван Филиппович старшего сержанта, - гляди, к нам идут, с проверкой какой-нибудь.
    Терехов сполоснул лицо водой, вытерся.
    - Как знал, брился, чувствовал, что начальство придёт, - озабоченно сказал он, - батальонный комиссар Ившин.
    Комиссара сопровождал лейтенант Володин и молоденький щеголеватый солдат, очевидно, связной.
    - Встать! Смирно! - отдал команду Терехов, когда комиссар подошел к ним.
    Все поднялись с мест. Старший сержант четко отдал рапорт.
    Комиссар, кадровый военный, приложив руку к козырьку фуражки, казалось, с особенным удовольствием выслушал старшего сержанта.
    - Вольно! - произнёс комиссар и осмотрел всех, взгляд его приостановился на Генрихе, но тут же скользнул дальше, и он громко спросил, - как, орлы, настроение?
    - Бодрое! - выкрикнул Лёня Названов, - землю только надоело копать. Люди воюют, а мы в земле роемся.
    - В боях не участвовал? - спросил Ившин.
    - Пока ещё не приходилось, товарищ батальонный комиссар.
    - Начнутся военные действия, оценишь свою работу. Война - это громадный труд, а окоп - крепость солдата.
    - Это понятно! - закивал Лёня.
    - Ситуация так складывается, - несколько другим тоном сказал Ившин, - что мы можем вскорости оказаться во фронтовой полосе. Как идут работы, товарищ старший сержант?
    - Неплохо, но дел ещё много.
    - Пройдемся, посмотрим.
    Комиссар, рядом с ним Володин, а за ними Терехов пошли вдоль траншей и, переговариваясь, осматривали, что уже сделано. Потом вернулись.
    - Кто у вас проводит политинформации? - спросил Ившин.
    - Я, - отозвался Русанов.
    - Коммунист?
    - Да.
    - Когда проводили беседу?
     - Вчера читали газету. Хотелось бы вас послушать, товарищ батальонный комиссар, - сказал Русанов.
    - Что ж, - сказал комиссар, - усаживайтесь, товарищи, поудобней, кое-какие новости я расскажу. И начну с плохих!
    - Вова! - позвал старший сержант, - принеси ящик.
    Генрих побежал, схватил ящик от патронов и вернулся с ним к комиссару. Тот сел, снял фуражку, положил рядом с собой, порылся в планшетке, достал оттуда сложенную вчетверо газету, развернул. Подняв голову и пожевав губами, хмуро сказал:
    -Сегодня нашими войсками сдан Киев. Из стратегических соображений. Да!
    Последовала короткая пауза, и дальше он заговорил спокойно и размеренно.
    - Тяжёлые вести приходят из оккупированных районов страны. Страшные зверства чинят фашистские вандалы над мирным населением. Вот небольшая корреспонденция "Они не уйдут от расплаты". В ней рассказывается, как в деревне Осиповка Винницкой области фашистские изверги закопали живьём в землю двенадцать мужчин, причём, совершили этот подлый акт на глазах у женщин и детей.
Комиссар не читал газету, держал её только перед собой, изредка постукивая пальцами по бумаге, и говорил, как по писаному:
    - Героически сражаются бойцы Ленинградского фронта. Красноармеец Карим Садыков в одном бою уничтожил восемь танков противника. Он забрасывал их гранатами, бутылками с горючей смесью и не был даже ранен. Вот это настоящий героизм: уничтожь противника, а сам останься живым.
    Под Одессой снайпер Николай Ковальчук имеет на своем личном счету 34 убитых немца. Вот так надо воевать, товарищи!
    Комиссар провёл ладонью по своим тёмным с проседью волосам, распрямился, скрипнули ремни портупеи. Голос его стал резче.
    - Фашисты - проповедники расовой теории. По их убеждению арийцы призваны властвовать, а другие народы им подчиняться. Человек для них - ничто! Это опасные враги, потерявшие человеческий облик, страшные в своём ослеплении, но уже в самой расовой теории заложена их гибель. На защиту своей социалистической родины в одном строю встали русские, узбеки, грузины, украинцы - весь многонациональный народ Советского Союза. Партия и товарищ Сталин нас учат: равноправие и дружба народов, уважение к человеку любой национальности - вот преимущества социализма и залог нашей победы.
    Генрих слушал, весь подавшись вперёд.
    К комиссару обращались, задавали разные вопросы: почему немцы так далеко зашли, почему в воздухе так мало наших самолётов.
    - У нас возник спор, - неожиданно сказал Витя Галицкий, - наши советские немцы тоже воевали, а теперь, говорят, их убирают?
    Комиссар повернул свое сухое лицо с резко обозначенными складками на щеках и уставился на Галицкого.
    - Воевали, - сказал он, - эти немцы были на фронте. Но теперь они переведены на другие участки.
    - Вот-вот, - сказал Галицкий, - мы и поспорили, почему?
    Комиссар сложил свою газету, открыл планшет, втиснул газету под прозрачный плекс, щелкнул кнопкой.
    - Командование знает, что делать, - помедлив, сказал он и поднялся, давая этим понять, что беседа закончена.
    Генрих, сидевший на куче дерна, от вопросов Галицкого сжался, словно боясь быть уличённым. Может быть, комиссар заметил его неосторожное движение, и тем ещё больше обратил на себя внимание.
    - Что это у вас за солдат неуставного вида? - спросил он, обращаясь к Володину.
    - Это наш воспитанник, - сказал Володин, - мы подобрали его по дороге. Пропадал парень. Он у нас на довольствии. Мы его собираемся официально зачислить в часть.
    - Сколько вам лет, юноша?
    - Семнадцать с половиной, - отчеканил Генрих, вытянувшись по стойке смирно, выпячивая грудь и стараясь выглядеть бравым, но кирзовые сапоги на нём были велики, а гимнастёрка с чужого плеча топорщилась, делая его фигуру мешковатой.
    - Документы есть?
    - Мы ехали с матерью из Дарницы под Киевом. ... - И он повторил то, что рассказывал много раз.
    - Сдали Киев! - вдруг с горечью сказал комиссар и вздохнул. - Бывал в Киеве?
    - Так точно. На Крещатике ел мороженое.
    - Гм, - комиссар слегка усмехнулся, но тут же повернулся к Володину и жёстко бросил:
    - Лейтенант! У вас войсковая часть или проходной двор!? Самодеятельность развели. С рапортом пошлите его в штаб. Пусть там решают!
    - Не надо было мне на глаза ему попадаться, - сказал Генрих Терехову, когда комиссар ушёл. - Дурак я. Дурак!
    - Чего ты перепугался. Вон и Володин тебя защищает. Немного управимся, я сам с тобой в штаб пойду. А вот приодеть тебя бы не мешало!
    - Обошлось бы!
    - Эх, ты, вояка! - широкое с коротким чуть вздёрнутым носом лицо Терехова расплылось в улыбке. Он надвинул Генриху на глаза пилотку. - Никому мы тебя не отдадим, так что не умирай со страху! Ты наш, понял!? Завтра пойдём в штаб!
     Но ни завтра, ни послезавтра Генрих с Тереховым в штаб не пошли.
    Оборонительные позиции перед селом Рощаховка всё ещё казались мирным тылом, но появление на позициях высоких чинов, групп разведчиков, связистов с их катушками уже настораживало, вызывало чувство тревоги и приближающейся опасности.
    Батальонный комиссар, рассказавший о взятии фашистами Киева, умолчал, а может и не знал, что пять наших армий, оказались в окружении, и гигантские щупальца, обхватившие тысячи людей, одной из сторон приближались к Рощаховке.
    20 сентября с утра хмурилось, к вечеру пошёл дождь. С нарастающими порывами задул хлёсткий ветер. Стемнело. Потом, точно небо прорвалось, ударили в землю холодные потоки воды. Все сбились в землянке. Виктор Галицкий, чтобы не задувало, затягивал на дверном проёме плащ-палатку и, перекрывая гул голосов, весело говорил:
    - Эх! Теперь полилось, теперь зарядило. Будем сидеть, как суслики в норе.
    - Это дождь короткий, - отозвался Русанов, - на суточный не похож. Ветра много. Пошумит и уйдёт. В народе говорят: "Суточный - пузыри пускает".
    - Вот наблюдательный народ, - ещё громче и так же весело говорил Галицкий, - не учил, а физику знает. Под прямым углом упадёт капля в лужу -пузырь появится. А это значит, туча зависла, и вода в отвес летит на землю, пока не выльется вся, будет пузырить воду.
    - Народ всё знает, - включился в разговор Лёня Названов, - все приметы сбываются. Я если что забыл и вернусь - обязательно неудача. Физика твоя здесь чт